И вообще, наш дом – это отдельная тема. Когда мы въехали, ему уже было сто лет, и с тех пор он не молодеет. Но все проблемы оказывались решаемы, просто по очереди. Сначала мы довели до ума электропроводку, потом сняли гниль со стен, сделали новую гидроизоляцию подвала, заменили деревянный сайдинг на более подходящий с эстетической точки зрения. Все делалось постепенно, без спешки. Джон вырос в поселении амишей[5], вне доступа к современным строительным супермаркетам, и мог своими собственными руками починить буквально все.
Кроме, как я поняла, самого себя. Поломку в своей собственной жизни он решил устранить в два хода: первый – держать свои чувства под замком, чтобы никто из нас не догадался, что что-то не так, и второй – сбежать от жены и семьи.
– Он хочет… – Я пытаюсь подыскать подходящее слово. Ни за что на свете я не допущу, чтобы теперь дети решили, что их отец – козел. Только не после того, как я три долгих одиноких года защищала его репутацию и их воспоминания. – Он хочет проводить время с вами. Любит вас безмерно и всегда любил. Его не было рядом последнее время, о чем он очень сожалеет.
Кори издает какой-то хрюкающий звук, свойственный исключительно подросткам, который еще с пещерных времен означает: «Что за бред, ты ничего не понимаешь в этой жизни/ Я сейчас разложу ситуацию по полочкам/ Прочь с дороги, старушка». Такой же звук она издаст, если пощекотать ее, когда она чихает. А если я сейчас попробую так фыркнуть, то рискую пострадать от недержания – это все из-за двух долгих и тяжелых родов.
– Давайте его выслушаем. Соберемся на семейный совет и выслушаем, – предлагаю я. А потом я притворяюсь, что у меня не сводит желудок от одной мысли о его идее, и говорю им то, что он сказал мне у полки с лейкопластырями, когда я достаточно успокоилась и уже могла концентрироваться на его словах: – Скоро летние каникулы, и он хочет провести первую неделю с вами.
– Что? – переспрашивает Кори. – Нет. Точно нет. Я пас.
У меня была точно такая же реакция, когда он это предложил: точно нет.
– Мне кажется, я понимаю, что ты чувствуешь, – говорю я и тут же осознаю свою ошибку.
– Ты понятия не имеешь, что я чувствую. Твой отец не оставлял тебя за несколько дней до двенадцатого дня рождения.
– Это правда, – боже, сколько же терпения нужно для общения с этой девушкой, – но меня оставил муж с двумя прекрасными детьми и чудесным, дорогим домом, когда у меня не было ни работы, ни денег. И через эту ситуацию я могу соприкоснуться с твоими чувствами.
Она закатывает глаза:
– Но тебя-то он вернуть не хочет.
Вот он – особый дар всех подростков. Она не хотела меня ранить, но ее слова попали мне прямо в сердце. Думала ли я, что он вернулся ради меня? В ту первую секунду, когда он позвал меня по имени, когда попытался обнять при прощании, когда посмотрел на меня и в его взгляде я увидела что-то похожее на желание – как было не подумать? Я стискиваю зубы.
– Думаю, лучше не драматизировать ситуацию. Никто не собирается вас похищать. Мы примем решение совместно, вчетвером.
– Я уже решила. Нет.
Что ж, яблоко от яблони… Ровно эти же слова я сказала Джону в ответ на его просьбу провести неделю с детьми. Неделю, чтобы компенсировать трехлетнее отсутствие. Нет! Этого недостаточно.
– Давайте соберемся на семейный совет, а потом решим, – предлагаю я с притворным равнодушием. – Я хочу посмотреть, чему вы можете научиться, получив опыт встречи с человеком, который доставил вам неприятности.
– Соображение номер один, – включается мой прилежный до учебы сын. – Он не может прийти на семейный совет. Семейный совет – только для членов семьи.
Кори выразительно кивает и складывает руки на груди.
– Для членов семьи! – повторяет она.
Очень смешно. Когда дети были маленькими и мне до отупения надоедали их нескончаемые препирания, я иногда произносила угрожающим тоном: «Не забывайте, через два часа придет папа», – и они тут же начинали ходить по струнке, превращаясь в лучших друзей. И даже сейчас одна лишь перспектива прихода Джона заставляет их выступить единым фронтом.
– Соображение номер два, – продолжает Джо. – Мне нечему учиться у папы. Или ты хочешь, чтобы я научился, как заработать себе нервный срыв, уехать в Гонконг и потом поднимать свою самооценку с помощью молодых глупых женщин, пожертвовав собственной семьей?
Я снова стискиваю зубы. Не знаю, радоваться мне или огорчаться, что психотерапевт Джо настолько хорош, что он может озвучить все эти вещи в нежном двенадцатилетнем возрасте.
– Можно мне сказать? – подключается Лина. Мы все киваем. Лина каким-то странным образом тоже член нашей семьи. Или стала им в последние три года. Пережила бы я уход Джона без поддержки лучшей подруги? Не представляю себе этого. Она помогала с детьми, выбила мне работу, готовила еду, держала меня за руку, когда я плакала. – Я думаю, что если мы выносим судебный запрет, пользуясь юридическим лексиконом вашего отца, нам нужно подумать, как мы в суде докажем целесообразность прекращения всех связей с ним навсегда. По итогам моего внимательнейшего просмотра сериала «Хорошая жена»[6] скажу одно: нам придется доказать, что своим уходом от вас он нанес ощутимый и непоправимый ущерб. – Кори, сумасшедшая фанатка всех судебных шоу, внимательно слушает. Джо, ценитель логики, но лишенный какого бы то ни было интереса к телевидению в общем, а к шоу в частности, терпеливо ждет продолжения. – Нанес ли он вам реальный, ощутимый ущерб, ребята? – спрашивает Лина и сразу же отвечает: – Спорный вопрос, я бы так не сказала. Потому что мама у вас – замечательная. Она чуть ли не за тридцать секунд превратилась из домохозяйки с детьми в сотрудника школьной библиотеки, чтобы вы могли продолжать учиться в вашей модной частной школе. Вы ни дня занятий не пропустили! Она в мгновение ока оформила рефинансирование на дом, чтобы покупать ваши любимые вафли Ego, конструкторы Lego и форму Speedo – и это при том, что алименты ваш папа не платил. С точки зрения качества жизни вы совершенно ничего не потеряли после ухода отца.
Я смотрю на нее. Замысел у нее добрый, но из этой речи очевидно – я пострадала так, что мало не покажется. Я идеальное лицо для иллюстрации вялотекущего хронического страдания. Если бы