— И мы раньше то приезжали, то уезжали, — сказала Офелия. — Ты и обо мне так раньше думала. А теперь я все время живу здесь.
— Но ты-то можешь и уехать, — сказала Фрэн. Ей было все равно, как это прозвучало. — А я вот, например, не могу. Это часть уговора. Тот, кто о них заботится, должен оставаться здесь. Уехать нельзя. Они не позволят.
— Хочешь сказать, ты не сможешь уехать? Никогда?
— Да, — ответила Фрэн. — Никогда. Мама здесь застряла — до тех пор пока не родила меня. А потом, когда я подросла, я ее заменила. И она ушла.
— Куда она ушла?
— Это вопрос не ко мне, — сказала Фрэн. — Они дали маме палатку, которая складывается до размеров носового платка. Когда ставишь ее, с виду это обыкновенная палатка на двоих, но внутри все совсем иначе. Как в коттедже — две кровати с латунными каркасами, шкаф для одежды и белья, стол и застекленные окна. Когда смотришь в одно окно, видишь то, что на самом деле происходит снаружи, а когда смотришь в другое, всегда видишь те две яблони, которые растут перед домом, и мшистую тропинку между ними. Помнишь?
Офелия кивнула.
— Так вот, мама ставила эту палатку, когда у папаши случался запой, и мы с ней там отсиживались. А потом она переложила на меня заботу о летних людях, и однажды утром, после того как мы провели ночь в палатке, я проснулась и увидела, как она вылезает в окно. То самое, которого там быть не должно. Она пошла по тропинке и скрылась из виду. Может, надо было пойти за ней, но я осталась…
— Куда она пошла? — спросила Офелия.
— Здесь ее нет, — сказала Фрэн, — и больше я ничего не знаю. Так что я должна оставаться вместо нее. Вряд ли мама когда-нибудь вернется.
— Как же она могла бросить тебя? — сказала Офелия. — Это неправильно, Фрэн.
— Знаешь, мне бы так хотелось уехать отсюда, хотя бы ненадолго, — сказала Фрэн. — Побывать в Сан-Франциско и увидеть мост Золотые Ворота… Помочить ноги в Тихом океане…. Еще я хотела бы купить гитару и исполнять на улицах старые баллады… Хотя бы немножко отдохнуть, а потом уж снова надеть на себя это ярмо.
— Я бы с радостью съездила в Калифорнию, — сказала Офелия.
Они помолчали минутку.
— Я бы хотела тебе помочь, — продолжала Офелия. — Ну, с домом этим и летними людьми. Нехорошо, что тебе все всегда приходится делать одной.
— Я и так уже у тебя в долгу, — напомнила Фрэн, — за помощь у Робертсов. За то, что ухаживала за мной, пока я болела. За то, что ты для меня сделала, когда пошла в тот дом.
— Я знаю, каково это, когда ты совсем одна, — воскликнула Офелия. — Когда не с кем поговорить. Я делаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь. Я серьезно, Фрэн…
— Я вижу, что ты говоришь серьезно, — сказала Фрэн. — Но вряд ли ты сама понимаешь, о чем говоришь. Если хочешь, можешь еще раз туда сходить. Ты оказала мне большую услугу, и я не знаю, как тебя отблагодарить… В том доме есть спальня, и если в ней переночевать, увидишь свое самое сокровенное желание. Я могла бы отвести тебя туда сегодня вечером и показать эту комнату. Так или иначе, думаю, ты там кое-что потеряла.
— Правда? — спросила Офелия. — Что именно? — Она проверила карманы. — Ох, черт возьми! Айпод. Как ты узнала?
Фрэн пожала плечами.
— Ну, в любом случае его там никто не украдет. Думаю, они будут рады снова тебя видеть. Если бы ты им не понравилась, то уже поняла бы это.
Фрэн затеяла уборку, чтобы наконец ликвидировать чудовищный беспорядок, который они с отцом развели у себя дома, и тут летние люди дали ей знать, что им кое-что нужно.
— Могу я хоть минутку потратить на себя? — проворчала она.
Они напомнили ей, что у нее на это было целых четыре дня.
— И я это время ценю особенно, — сказала она, — учитывая, как паршиво мне было.
Но все же поставила сковородку отмокать в раковине и записала, что от нее требовалось.
Она убрала все игрушки, недоумевая, с чего это ей вдруг приспичило их достать. Может быть, из-за мыслей о маме — когда она болела, то всегда думала о маме. И в этом нет ничего странного.
Офелия вернулась в пять часов вечера. Она собрала волосы в хвост и принесла фонарик и термос. Верно, вообразила себя Нэнси Дрю[1].
— Здесь так рано темнеет, — заметила Офелия. — Такое ощущение, что наступил Хэллоуин. Как будто ты ведешь меня в дом с привидениями.
— Они не призраки, — сказала Фрэн. — И не демоны. Ничего подобного. Они не причинят тебе вреда, если только ты их не разозлишь. Вот тогда они тебя разыграют и всласть повеселятся.
— Разыграют? Как? — спросила Офелия.
— Однажды я мыла посуду и случайно разбила чашку, — сказала Фрэн. — Они подобрались ко мне и больно ущипнули за руку. — След на руке оставался до сих пор, хотя прошло уже много лет и она больше никогда ничего не разбивала. — В последнее время они увлеклись тем же, чем тут все увлекаются. Ролевыми играми. Военные реконструкции… Превращают большую комнату внизу в поле боя. Только это не Гражданская война. Думаю, это что-то из их войн. Они построили себе воздушные корабли и подводные аппараты, механических драконов и рыцарей и самые разные маленькие игрушки и сражаются с их помощью. Иногда им становится скучно, и они приглашают меня как зрителя, только вот не всегда внимательно следят за тем, куда нацеливают свои пушки.
Она посмотрела на Офелию и поняла, что сболтнула лишнее.
— Ну ко мне-то они привыкли. Знают же, что у меня нет выбора, а значит, с их поведением приходится мириться.
Днем ей пришлось ехать в Чаттанугу, чтобы зайти в один комиссионный магазин. Они отправили ее за подержанным DVD-плеером и снаряжением для верховой езды, а еще велели скупить все купальники в округе. Вместе с оплатой бензина это обошлось ей в семьдесят долларов. И всю дорогу горела сигнальная лампа. Хорошо, что в этот день не надо было идти школу. Сложно объяснить учителю, что ты прогуливаешь уроки, потому что голоса у тебя в голове срочно потребовали купить седло.
Потом она занесла покупки в дом. Айпод лежал прямо перед дверью.
— На, — сказала Фрэн. — Я принесла его назад.
— Мой айпод! — воскликнула