У меня вертится на кончике языка «В смысле «наверное»?», но тут из дверей кафе выскальзывает Кармель.
– О черт, – бормочу я.
– Что?
– Кармель идет.
Она останавливается передо мной, скрестив руки на груди. В трубке чирикает голос Томаса, желающего знать, что происходит, надо ему заезжать за мной ко мне домой или нет. Не успевает Кармель ничего сказать, как я подношу трубку обратно к уху и говорю «да».
Кармель за нас извиняется. У себя в «Ауди» она ухитряется играть в молчанку целых сорок секунд, ведя машину по улицам Тандер-Бея. На нашем пути приключается то странное совпадение, когда светофоры загораются зеленым прямо перед нами, словно заколдованный эскорт. Асфальт мокрый, еще похрустывают остатки льда у обочин. Через пару недель начинаются летние каникулы, но город об этом, похоже, не знает. Конец мая, а температура по ночам по-прежнему падает ниже точки замерзания. Единственный признак окончания зимы – шторма: визжащие шквалы налетают с озера и откатываются обратно, смывая ошметки зимней слякоти. Я не был готов к такому количеству холодных месяцев. Они сжимают город словно в кулаке.
– Зачем ты тогда вообще поперся? – спрашивает Кармель. – Если собирался вести себя именно так? Кейт из-за тебя реально плохо.
– Из-за нас. Я с самого начала не хотел этого делать. Это ты подогревала ее надежды.
– Ты ей нравишься с уроков химии в прошлом семестре, – хмурится Кармель.
– Тогда тебе следовало бы рассказать ей, какая я скотина. Расписать меня как этакого дебильного урода.
– Лучше позволить ей увидеть это собственными глазами. Ты ж едва пять слов произнес. – Она разочарованно щурится – выражение, граничащее с отвращением. Затем лицо ее смягчается и она откидывает с плеча светлые волосы. – Просто подумала, что тебе бы не помешало выйти в свет и познакомиться с новыми людьми.
– Я знакомлюсь с массой новых людей.
– Я имею в виду живых людей.
Смотрю прямо перед собой. Может, это была колкость насчет Анны, а может, и нет. Но меня это бесит. Кармель хочет, чтобы я забыл. Забыл, что Анна спасла нам всем жизнь, что она пожертвовала собой и утащила обеата в Преисподнюю. Кармель, Томас и я долго пытались выяснить, что сталось с ней после той ночи, только ничего не добились. Полагаю, Кармель считает, что пора перестать искать Анну и отпустить ее. Но я не перестану. Положено, не положено – не волнует.
– Тебе не обязательно было уезжать, – говорю. – Томас мог бы забрать меня оттуда. Или я бы пешком ушел.
Кармель покусывает свои красивые губы – привыкла, чтобы все было как она хочет. Мы дружим уже почти год, и у нее до сих пор возникает это озадаченное щенячье выражение, когда я не делаю того, что она говорит. В этом есть странное очарование.
– На улице холодно. Да и все равно скучно было. – Она безмятежно спокойна в своем верблюжьем полупальто и красных перчатках. Красный шарф завязан аккуратным узлом – несмотря на то, что уходили мы второпях. – Я хотела оказать Кейт услугу. Устроила ей свидание. Мы не виноваты, что она не смогла ослепить тебя своим обаянием.
– У нее хорошие зубы, – высказываюсь я.
Кармель ухмыляется.
– Наверное, это была дурацкая идея. Не стоило форсировать, да? – говорит она, и я притворяюсь, будто не замечаю исполненного надежды взгляда – Кармель ждет, что я поддержу разговор. Но я молчу. Разговор ни к чему не приведет.
Когда мы подъезжаем к моему дому, потрепанный «Темпо» Томаса уже припаркован на подъездной дорожке. Я вижу его силуэт внутри, он разговаривает с моей мамой. Кармель встает сразу за ним. Я ожидал, что меня высадят у бордюра.
– Возьмем мою машину. Я еду с вами, – говорит она и вылезает.
Я не возражаю. Вопреки моим самым лучшим намерениям, Кармель с Томасом, что называется, вступили в ряды. После истории с Анной и обеатом отсекать их уже бессмысленно.
Входим. Томас смотрится одной большой морщиной, плюхнутой на диван. При виде Кармель он встает, и глаза его проделывают привычный танец с прищуриванием и выпучиванием, пока он не поправит очки, после чего возвращаются к нормальному состоянию. Мама в просторном толстом свитере уютно устроилась в кресле. Не знаю, с чего люди взяли, что все ведьмы изводят тонны подводки и шастают по округе в бархатных плащах. Мама улыбается нам и тактично спрашивает, как нам понравился фильм, а не как прошло свидание.
Пожимаю плечами.
– Я как-то не уловил, – говорю.
Она вздыхает:
– Что ж, Томас говорит, что вы собираетесь в Гран-Марэ.
– Нынешний вечер не хуже любого другого, – киваю. Смотрю на Томаса. – Кармель тоже едет. Поэтому мы можем взять ее машину.
– Хорошо, – отвечает он. – Если возьмем мою, наверняка окажемся на обочине еще до того, как пересечем границу.
Мимолетная неловкость, пока мы ждем, чтобы мама вышла. Она ни в коем разе не цивил, но я стараюсь не посвящать ее в детали. После того как я едва не погиб прошлой осенью, в ее рыжих волосах появилось серебро.
Наконец она встает и сует мне в ладонь три маленьких, но очень пахучих бархатных мешочка. Я не глядя понимаю, что это такое. Свежая смесь трав ее классического охранного заклятья, по одному для каждого из нас. Кончиком пальца она касается моего лба.
– Береги их, – шепчет она. – И себя. – Оборачивается к Томасу: – А мне надо сделать еще свечей для магазинчика твоего дедушки.
– Те, что для процветания, уходят быстрее, чем мы успеваем снимать их с полок, – улыбается он.
– А ведь они такие простые. Лимон и базилик. И магнитный сердечник. Я заеду с новой партией во вторник. – Она поднимается по лестнице в комнату, отведенную под ее чародейные работы. Там полно восковых брусков, и масел, и пыльных бутылочек с травами. Я слыхал, у других матерей есть целые комнаты, отведенные под шитье. Странно, должно быть.
– Когда вернусь, помогу тебе упаковать свечи, – говорю я, и она исчезает наверху. Ей бы снова кота завести. На месте Тибальта зияет дырка в форме кошки, плывущая за ней следом. Но, кажется, прошло всего полгода, как он погиб. Наверное, еще слишком рано.
– Ну что, мы готовы? – спрашивает Томас. Под мышкой у него холщовая курьерская сумка. Каждую крупицу информации, добытую нами по конкретному призраку, конкретной работе, он пихает в эту сумку. С ужасом думаю, как быстро его привязали бы к столбу и сожгли, попадись она кому-нибудь в руки. Он не глядя сует руку в бумажную кашу и проделывает жутковатый фокус ясновидящего, каждый раз безошибочно нащупывая искомое. Каждый раз словно та девица из «Полтергейста».
– Гран-Марэ, – бормочет Кармель, когда он протягивает ей бумаги.
Основное здесь – письмо преподавателя психологии из Розенбриджской старшей школы, старого отцовского кореша. До того как