Дуган начал магический обряд, за которым когда-то ребенком наблюдал из-за материнских юбок:
Ты кровь от крови моей и кость от кости моей,Я тело свое отдаю тебе, чтобы мы двое могли стать одним,И душу свою отдаю тебе до конца наших дней[2].Фаре нужно было иногда подсказывать слова, но она произносила их с таким пылом, что Дуган был тронут.
Надевая своей Фее на палец кольцо из ивовой лозы, он очень четко произносил священные древние клятвы, но ради Фары перевел их на английский язык:
Я делаю тебя своим сердцем.При восходе Луны.Чтобы любить и почитать тебя,Всю нашу жизнь.И пусть мы возродимся,Пусть наши души встретятся и все узнают.И снова будут любитьИ помнить[3].Мгновение она казалась растерянной и ошеломленной, но потом объявила:
– И я тоже.
Этого было довольно. Отныне она принадлежала ему. Вздохнув, словно он сбросил тяжелый груз, Дуган освободил их руки и отдал Фаре обрывок пледа.
– Оставь его себе и храни у сердца, – сказал он.
– О Дуган, а мне нечего подарить тебе! – с сожалением воскликнула Фара.
– Ты подаришь мне поцелуй, Фея, и на этом дело будет сделано.
Фара бросилась к Дугану и неумело прижала свой маленький ротик к его губам, а затем с громким чмоканьем прервала поцелуй.
– Ты – лучший муж, Дуган Маккензи, – заявила она. – Я не знаю другого мужа, который мог бы заставить лягушку так высоко прыгать, придумывал бы такие умные клички для лис, живущих под стеной, или бросать три камня одновременно.
– Только мы не должны никому об этом рассказывать, – предупредил Дуган, все еще пошатываясь от поцелуя. – До тех пор, пока не станем взрослыми.
Фара согласно кивнула.
– Мне лучше вернуться, – сказала она неохотно.
Дуган согласился и, опустив голову, поцеловал ее еще раз более нежным поцелуем. В конце концов, это было право мужа.
– Я люблю тебя, моя Фея, – прошептал он вслед девочке, которая, сжимая в руках плед, молча побрела по проходу, украшенному яркими цветами.
– Я тоже тебя люблю.
На следующую ночь маленькая Фея разбудила Дугана, приподняв одеяло и проскользнув к нему на узкую койку. Он открыл глаза и в тусклом свете одинокой свечи увидел копну серебристых кудряшек, рассыпавшихся у него на груди.
– Что ты делаешь, Фея? – сонным голосом спросил он.
Она не ответила ему, просто вцепилась в его рубашку с несвойственным ей отчаянием. Ее тело сотрясала дрожь, а из ее горла вырывались тихие, бессловесные рыдания.
Дуган инстинктивно обхватил ее руками и крепко прижал к себе, паника охватила его до мозга костей.
– Что случилось? Тебе больно?
– Н-нет, – запинаясь, ответила она, не поднимая головы.
Дуган немного успокоился, однако тревога не оставила его: он увидел, что его поношенная ночная сорочка спереди вымокла от ее слез. Он приподнял голову, чтобы проверить, не заметил ли ее присутствия кто-то из двадцати или около того мальчиков, койки которых стояли рядом или напротив, однако все было тихо, насколько он мог судить. Фара никогда не ложилась в его постель прежде, так что привести ее сюда могла только очень серьезная причина.
Слегка изогнувшись, чтобы посмотреть на нее, Дуган в серебристом лунном свете увидел такое, отчего кровь застыла в его жилах.
На Фаре была ее чудесная ночная рубашка – та самая, в которой она была прошлым вечером, когда он взял ее в жены, – только теперь на ней от талии до кружев на шее не было крохотных пуговок. Она сжимала половинки рубашки одной рукой, а другой вцепилась в него. Безрадостное спокойствие охватило Дугана, когда он принялся укачивать в руках свою десятилетнюю жену.
– Расскажи мне. – Это было все, что он смог произнести прерывающимся от страха голосом.
– Он притащил меня в свой кабинет и начал говорить такие уж-ужасные вещи, – прошептала Фара ему в грудь. Ее лицо залилось краской, и она все еще не решалась поднять на Дугана глаза. – Отец Маклин сказал мне обо всем, что я искушаю его сделать со мной. Это было ужасно, страшно и неприлично. А потом он усадил меня на колени и попытался поцеловать.
– Попытался? – Кулаки Дугана, прижавшиеся к ее рубашке на спине, затряслись от ярости.
– Я… вроде как… ударила его в плечо ножом для писем и убежала, – призналась Фара. – Прибежала сюда. К тебе. Это единственное безопасное место для меня. Ох, Дуган, он за мной охотится! – Девочка разрыдалась, и все ее тело содрогнулось от усилий не плакать громко.
Несмотря ни на что, губы Дугана скривились в усмешке: он был удовлетворен поведением своей маленькой жены.
– Ты отлично поступила, Фея, – пробормотал он, поглаживая ее волосы и желая про себя, что лучше бы она ударила отца Маклина ножом в глаз, а не в плечо.
«Эпплкросс» был большой, древней каменной крепостью с множеством уголков для укрытия, но старому священнику не понадобится много времени, чтобы прийти с обыском в спальню мальчиков.
– Я не знаю, что делать, – раздался тихий голосок из-под его одеяла.
Под дверью спальни появилась полоска света, и Дуган замер, зажав ей рот рукой и затаив дыхание, пока свет не исчез.
Потом он встал с кровати, открыл свой сундук и вытащил оттуда две пары брюк. Одну пару он бросил Фаре вместе с одной из своих рубашек.
– Надень это, – шепотом приказал он ей.
Кивнув, Фара принялась неловко натягивать на себя одежду под ночной сорочкой. Дуган быстро помог ей закатать рукава и подол рубашки и подвязал брюки вместо ремня куском бечевки на ее худеньких бедрах.
Надев сапоги с потрескавшимися подошвами, он решил, что они стянут сапоги для Феи у кухарки, когда зайдут в кухню за едой для своего путешествия. Они не могли рисковать и зайти в спальню для девочек за вещами Фары.
Ее маленькая ручка в его руке казалась хрупкой и в то же время весомой, когда они в темноте шли в кухню, то и дело останавливаясь, чтобы заглянуть за угол, и пробираясь сквозь тени. До Рассела на озере Лох-Кишорн было почти десять миль пути. Там они смогут отдохнуть, поспать и полакомиться устрицами на устричной банке[4], прежде чем продолжить путь в Форт-Уильям. Дугану оставалось только надеяться, что его маленькой Фее хватит сил все это выдержать. Впрочем, это неважно, потому что он был готов при необходимости всю дорогу нести ее на руках.
Оказавшись в кухне, они набрали хлеба, сушеной свинины и немного сыра и потеряли драгоценные секунды, засовывая куски марли в сапоги кухарки. Та была женщиной мелкой, с маленькими ногами, но даже ее обувь Фаре оказалась велика.
Дуган был рад видеть, что его Фея перестала плакать, а ее лицо обрело целеустремленное и решительное, правда, немного встревоженное выражение.
Он надел на нее свою куртку, досадуя, что у него не нашлось для нее одежды потеплее.
– А ты разве не замерзнешь? –