Миссис Плитивер задумалась. Клудд был странным. Было в нем что-то чужое — несовиное.
— Спой песенку про сороконожку, Сорен! Спой, пожалуйста! Сорен широко разинул клюв и громко загукал:
Не успел Сорен допеть свою песню, как его мать влетела в дупло, предварительно ловко забросив внутрь полевку.
— Посмотри, какая жирненькая, моя радость! Хватит и на твою церемонию Мяса со Шкуркой, и на Первую Косточку для Клудда.
— Я хочу целую полевку! — заявил Клудд.
— Что за глупости, милый? Тебе столько не съесть!
— Целую полевку! Целую полевку! — подхватила Эглантина.
— Я хочу целую! — упрямо повторил Клудд.
— Послушай, что я тебе скажу, Клудд, — строго взглянула на сына Морелла. — У нас в лесу не так-то много дичи, и мы должны быть экономными. Это очень большая полевка. Ее хватит на церемонию Первой Косточки для тебя, на Мясо со Шкуркой для Сорена и на Первое Мясо для Эглантины.
— Мясо! Я буду есть мясо! — запрыгала от восторга Эглантина, мгновенно позабыв о «милых сороконожках».
— Я еще не закончила. Клудд, если когда-нибудь тебе захочется съесть целую полевку, ты поймаешь ее сам. За этой мне пришлось охотиться почти всю ночь. В лесу Тито с едой туго, особенно в это время года. Я очень устала.
Огромная оранжевая луна медленно выкатилась на осеннее небо. Зависнув над верхушкой ели, на которой жило семейство Сорена, она мягко озарила совиное дупло.
Что и говорить, это была прекрасная ночь для церемоний, которыми совы так любят отмечать каждый шаг своего взросления и быстрый бег времени.
Этой ночью перед самым рассветом состоялись три церемонии: Первой Косточки, Мяса со Шкуркой и Первою Мяса.
А потом старший братец Клудд отрыгнул свою первую погадку. Она получилась круглая, точно по размеру его мускульного желудка, спрессовавшего шерсть и кости добычи Мореллы в аккуратный плотный комочек.
— Какая превосходная первая погадка! — восхитился Ноктус. — Ты молодец, сынок!
— Да, моя радость, — подхватила мать. — Просто прелесть! Клудд тоже был доволен.
Все было так мило и безмятежно, что миссис Плитивер снова подумала, что птица с такой благородной пищеварительной системой просто не может быть дурной.
Весь остаток ночи — с того момента, как огромная оранжевая луна начала потихоньку сползать по небу и до первых серых полос занимающегося рассвета, — Ноктус Альба рассказывал легенды, любимые всеми поколениями сов со времен Глаукса. А род Глаукс был самым древним совиным родом, от которого пошли все нынешние совы.
Отец начал так:
«Однажды, давным-давно, во времена Глаукса, существовало братство благородных сов из королевства Га'Хуул. Каждую ночь совы-рыцари поднимались в ночную тьму, дабы творить добрые дела. Каждое их слово было чистой правдой, они стремились к тому, чтобы искоренить несправедливость, вдохнуть силы в оробевших, восстановить разрушенное, покарать спесивых и низвергнуть тех, кто попирает слабых. Сердца их были полны возвышенных устремлений, и каждую ночь они летели…»
— Пап, это правдивая история или как? — зевая, спросил Клудд.
— Это легенда, Клудд, — строго ответил отец.
— Но это правда или нет? — продолжал настаивать Клудд. — Я люблю только правдивые истории!
— Легенда, сынок, это такая история, которую чувствуешь желудком и которая становится правдой в твоем сердце. А еще она может сделать тебя лучше, чем ты есть.
ГЛАВА II
Пропал ни за погадку!
«Становится правдой в твоем сердце!»
Эти слова, произнесенные раскатистым отцовским уханьем, были последним, что успел вспомнить Сорен, прежде чем с глухим стуком шлепнуться на кучу мха.
Он весь дрожал и чувствовал легкое головокружение, но все-таки попытался подняться. Похоже, все кости целы. Как это могло с ним случиться? Он и не думал учиться летать без родителей! Великий Глаукс! Он даже ни разу не попробовал перепорхнуть с ветки на ветку! И вообще, ему было еще очень далеко до «полной летной готовности», как любит говорить мама. Как же это могло случиться? Все произошло так быстро, что он и понять ничего не успел. Только что он сидел у самого края дупла, глядя время от времени — не возвращаются ли с охоты родители — и вдруг кубарем полетел вниз.
Сорен приподнял голову. Какая огромная, оказывается, эта ель! А их дупло почти на самой верхушке. Как там отец говорил — девяносто или сто футов? Но Сорен ничего не понимал в футах. Он не только летать, он и считать пока не умел. Даже цифр не знал. Зато он ясно знал кое-что другое: он попал в беду — настоящую, ужасную, непоправимую беду.
На память пришли нудные нравоучения, которые так раздражали братца Клудда. И тогда, в сгущающейся темноте леса, скучные слова вдруг обернулись жуткой, невыносимой правдой — совенок, разлученный с родителями до того, как научится летать и самостоятельно охотиться, обречен на гибель.
Родители Сорена улетели на долгую ночную охоту. С тех пор как вылупилась Эглантина, они охотились редко. А ведь еды требовалось теперь больше, да и не за горами зима была…
А теперь Сорен предоставлен самому себе. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким, как когда запрокинув голову, пытался разглядеть терявшуюся в облаках верхушку родной ели.
— Один-одинешенек, — потерянно бормотал он.
И все-таки внутри у Сорена теплилась слабая искорка надежды. Судя по всему, во время падения ему все-таки удалось своими голыми крыльями каким-то чудом «поймать ветер».
Сорен попытался припомнить это чувство. В какой-то миг падение показалось ему просто восхитительным. Может быть, он сумеет еще разок покорить воздух?
Сорен приподнял крылышки и слегка расправил их. Ничего. Голая кожа зябла на холодном осеннем ветру. Он снова взглянул на дерево. А что, если попробовать взобраться наверх, помогая себе клювом и когтями? Нужно было немедленно что-то делать, пока его кто-нибудь не слопал — крыса или енот.
При мысли о еноте у Сорена подкосились лапы. Из своего дупла он не раз видел этих жутких мохнатых тварей с острыми клыками и черными масками вокруг глаз.
Нужно сосредоточиться и постараться прислушаться! Как там это делается? Кажется, надо повернуться и склонить голову набок. У папы с мамой такой чуткий слух, что они могут, сидя в дупле, расслышать, как бьется сердце мышки в лесной траве.
«Значит, енота я точно услышу!» — успокоил себя Сорен. Он склонил голову набок — и чуть не подскочил от страха. Он различил звук. Тоненький, сиплый, знакомый голос звал его откуда-то сверху.
— Сорен! Сорен! — доносилось из дупла, где его брат с сестрой остались сидеть на куче белого мягкого пуха, который родители нащипали из-под своих маховых