Над их головами синеет квадрат чистого, без единого облачка неба.
– Я и не предполагала, что здесь есть такие дома. Ведь… – Клэр смущенно умолкает. – Ведь это же очень бедный край.
Водитель пристально смотрит на нее в зеркало.
– Крестьяне бедны, землевладельцы богаты, как везде, – отвечает Бойд. Он сжимает ее руку. – Не беспокойся, любимая, я привез тебя не в дикую Африку.
В крытой галерее, окружающей двор, показывается несколько расторопных слуг, готовых взять их вещи. Клэр чувствует, как колотится ее сердце, когда они втроем выходят из машины. Хозяева появляются из двустворчатых дверей – супружеская пара, мужчина, распростерший руки, словно приветствуя старых друзей, и женщина с ослепительной улыбкой.
– Миссис Кингсли! Мы так рады видеть вас здесь! – произносит мужчина. Он кладет ей на плечи тяжелые теплые ладони и целует в обе щеки.
– Вы, должно быть, синьор Кардетта. Очень приятно. Пьячере, – здоровается Клэр. Произнося итальянское приветствие, она смущается, не будучи уверена в своем произношении.
– Леандро Кардетта, к вашим услугам. Вы говорите по-итальянски, миссис Кингсли? Это же чудесно!
– О, совсем немного!
– Чепуха, просто она скромничает, Кардетта. Она говорит очень хорошо, – вступает в разговор Бойд.
– Но я не поняла ни слова из того, что водитель говорил носильщику на станции. Это меня совсем обескуражило.
– Ах, они же, наверное, говорили на местном наречии, дорогая моя миссис Кингсли. Это совсем другое дело. Для крестьян, живущих здесь, итальянский чужой язык, как для вас. – Кардетта мягко поворачивает ее к женщине с лучезарной улыбкой. – Разрешите представить вам мою жену, Марчи.
– Очень приятно, миссис Кардетта!
– О, зовите меня Марчи – просто Марчи! Когда люди вокруг называют меня миссис Кардетта, я себя не узнаю, – говорит она. Эффектная, элегантная, с узкими бедрами, мальчишескими плечами и неожиданно пышной, высокой грудью. У нее голубые глаза и волосы цвета спелого ячменя, подстриженные до подбородка и уложенные волнами. Слыша сильный американский акцент, Клэр делает усилие, чтобы не выдать своего удивления. – Как, неужели никто из этих парней не предостерег вас и не сказал, что я американка? – спрашивает Марчи, но вовсе не выглядит при этом огорченной.
– Предостерег? Это совсем не то слово, но я действительно была уверена, что вы итальянка, миссис Кардетта, – Марчи. Пожалуйста, извините меня.
– Извинить за что? А кто же этот прекрасный юноша? – Марчи протягивает Пипу руку, и, хотя он пожимает ее со своей обычной уверенностью и галантностью, на его щеках при этом выступает краска.
Так же краснеет и она сама, думает Клэр, стоит кому-нибудь из мужчин, да и вообще любому незнакомому человеку, оказать ей малейший знак внимания; она чувствует прилив нежности к Пипу. Он ждет, как и следует, когда синьор Кардетта протянет ему руку и представится, и затем отвечает на приветствие почтительно, но не подобострастно. Она гордится Пипом и бросает взгляд на Бойда в надежде, что он разделяет ее чувства. Но Бойд наблюдает за Леандро Кардеттой, как человек, который следит за спящим зверем, подозревая, что тот только притворяется.
– Спасибо, что вы послали за нами вашу изумительную машину, мистер Кардетта. Это ведь «альфа-ромео»? Она очень красивая, но я не понял, что это за модель, – восторженно говорит Пип.
Леандро скалится в ответ.
– Bene, bene[2]. У вас юноша, как я вижу, безупречный вкус, – произносит он. – Но модель вы не определите, она совсем новая, их выпустили всего несколько штук. Редкость, знаете ли, – вот ключ к подлинной ценности.
Вдвоем они подходят к темно-красной машине, чтобы полюбоваться на нее с разных сторон. Марчи улыбается и берет Клэр под руку, она такая раскованная, общительная, – Клэр хотелось бы почувствовать, каково это. Марчи одета во все белое, как невеста: на ней длинная юбка и туника из какой-то легкой, летящей материи, колышущейся в такт любому ее движению, струящейся и обвивающейся вокруг ее бедер. Пока они идут к дверям, Клэр ощущает запах ее духов – мускус и сирень и какой-то непостижимый намек на влагу. Исключительно интимный аромат, одновременно манящий и навязчивый. На ее губах алая помада, на щеках – пудра, вблизи Клэр смогла разглядеть тонкие линии подводки в уголках глаз. Ей лет сорок, может, чуть больше, но благодаря обаянию она кажется намного моложе, моложе, чем Клэр, которая внезапно ощущает сильную жажду, чувствует себя ужасно грязной и усталой. Только когда они оказываются в тени галереи, Клэр вдруг вспоминает, что Бойда оставили одного посреди двора. Она оглядывается, чтобы улыбнуться ему, но он стоит, засунув руки в карманы и хмуро потупив взгляд, словно раздосадованный пылью на своих ботинках.
Марчи увлекает ее дальше, без умолку тараторя:
– Дорогая Клэр, не могу выразить, как я взволнована тем, что вы приехали – вы и Пип, конечно, но главным образом вы, – бедный Пип! Нет, все в порядке, он меня не слышит. Наконец-то будет с кем поговорить, кроме мужа, да и что женщина может сказать мужчине? Я имею в виду, при помощи слов, ну вы меня понимаете, а не на том языке, которым мы все так хорошо владеем. – Она склонила голову к Клэр, многозначительно глянула на нее и слегка толкнула плечом. – Я имею в виду, поболтать обо всем. Итальянки, точнее говоря апулийки, поскольку едва ли можно сравнивать местный тип с жителями Милана или Рима, – так вот, они смотрят на меня так, будто я с луны свалилась! Ни слова по-английски, ни одна из них. А я пыталась учить итальянский – поверьте мне – и даже сделала кое-какие успехи, но когда тебя не хотят понимать, черт возьми, то будьте уверены, что и не поймут. Смотрят на тебя своими черными глазами – вы видели их глаза? Заметили, какие у них глаза? Словно антрацитовые пуговицы на плаще из дерюги, лица-то у них смуглявые. Мы должны быть осторожны, нельзя допустить, чтобы вы слишком долго находились на солнце, дорогая, – ваша кожа такая нежная… Как забавно, что здесь за полгода можно не встретить ни одной блондинки, а теперь нас целых две под одной крышей!
Марчи болтает и болтает, сопровождая Клэр наверх к ее комнате, которую она будет делить с Бойдом. Дом теплый, темный, гулкий. Солнце в него не допускается – с солнечной, западной стороны все ставни закрыты, так что лишь тонкие яркие лучи кое-где проникают внутрь. У Клэр уже начинают болеть щеки от необходимости непрерывно улыбаться, но напряжение, не отпускавшее ее с того момента, как они выехали из Бари, начинает постепенно спадать. Хотя она чувствует себя не совсем уютно в компании новых знакомых, впрочем, как всегда. Вечно ее терзает страх, что она не сможет поддержать беседу и наступит неловкое молчание, пока она будет мучительно искать способ