– Ты поистине приходишься мне сыном.
«Причем единственным, которого мне суждено будет иметь», – зачем-то ядовито добавил внутренний голос.
Эта истина, впервые посетившая его мозг, пробудила доселе неведомые чувства в молодом исследователе. Итак, Элизабет рядом с ним больше нет, значит, не будет и детей... и семьи... во всяком случае, с ней. Ну а раз нет Элизабет, никакая другая женщина ему, разумеется, не нужна.
– Ты станешь моим наследником. Тебя я представлю миру и буду искренне любить, как родного сына, – твердо пообещал Франкенштейн.
По его щекам заструились слезы. Он не стал стирать их, но еще и не до конца понимал, чему обязан такому горю: то ли он печалился о своей прошлой жизни, то ли о повой, где ему придется жить в одиночестве со своим творением. В общем, это уже было не столь важно, и слезы ручьями продолжали течь по его лицу.
– И я буду предан тебе, – еще раз пообещал Виктор.
Внешне, конечно, его «сынка» трудно было назвать привлекательным. Теперь-то Виктор пожалел о том, что не был столь щепетилен, когда подбирал куски кожи для своего творения, в особенности, для лица. Он мог бы представить себе, как будут относиться люди к его «сыну», встретив такое чудовище. И все это только из-за графа, который постоянно торопил Виктора и требовал ускорить ход работы...
А ведь только граф теперь является единственным моим...
Внезапно Франкенштейн понял, что сейчас ему совершенно не хочется даже вспоминать о графе. Этот торжественный момент принадлежал только двоим: отцу и сыну. Впрочем, впереди у них сколько угодно времени. Как только его сын оживет, Виктор сразу же займется совершенствованием его внешнего вида. И это было справедливо: Франкенштейн оживит его, и значит, исправит кое-какие допущенные ошибки.
Вдали сверкнула молния. Франкенштейн успел отсчитать две секунды, прежде чем послышался оглушительный раскат грома. Значит, гроза приближается, но до эпицентра еще оставалось где-то около двух миль. Это ближе, чем в прошлый раз. Значит, можно рассчитывать на успех.
– Я дарую тебе жизнь. И я прослежу, чтобы жизнь эта не потухла в тебе. Она будет крепнуть день ото дня. Сколько раз меня постигала неудача, но сегодня, я уверен, Фортуна повернется ко мне лицом. А когда ты начнешь жить, я докажу тебе, что это прекрасно, и у тебя появится желание жить дальше. Это будет самая настоящая свободная воля, которая является правом любого живущего на земле человека, – с важностью продолжал рассуждать Франкенштейн.
Еще одна вспышка молнии, и снова грозно прогремел гром. Теперь гроза находилась где-то в миле от замка. Ждать осталось совсем немного. А снаружи раздавались и другие звуки: крики недовольства и ругань местных жителей. Франкенштейн понимал, что все это означало и чем в конце концов мог закончиться его эксперимент. Недовольные селяне грозились разрушить замок. Но только сейчас ученый был не в состоянии думать о чем-то еще, кроме своего творения. Наступал самый ответственный момент, и угроза извне, казалось, вовсе не волновала Виктора. И раз он сумел дойти в своих исследованиях до такого мгновения, ему только оставалось пожелать, чтобы гроза приблизилась еще немного, и тогда совершится чудо.
А пока что аппаратура продолжала исправно работать, понемногу передавая энергию его пока еще не ожившему сыну. Виктор чувствовал, как с каждой минутой словно растет его связь с сыном, его привязанность к нему. Вот уж об этом он даже не думал, когда трудился над расчетами. Это было совершенно новым и неожиданным открытием, хотя достаточно приятным.
И еще одна вспышка, после которой почти без перерыва прогремел гром. Итак, сейчас все закончится. Конечно, многое зависело от земной аппаратуры и приборов, и все же завершающий миг – тот самый, когда энергия превратится в жизнь, и произойдет это тогда, когда сила снизойдет с небес, сверху...
Неожиданно Франкенштейн понял и еще кое-что. Он сам, оказывается, был лишь частичкой грандиозного плана. Как же он заблуждался, когда возомнил себя повелителем этого создания! Никакой он не хозяин и не властелин! Ну и это теперь уже не существенно. Очень скоро он приобретет сына, и тогда все встанет на свои места. Значит, труды его были не напрасны в любом случае.
И в это мгновение сверкнула та самая роковая молния.
Франкенштейн увидел ее, наверное, на миллионную долю секунды раньше, чем она попала в громоотвод, закрепленный на шпиле сторожевой башни. Он почувствовал, когда энергия молнии соединилась с аппаратурой. Она ожила, мгновенно набирая ту невероятную силу Вселенной, которая должна была сейчас наполнить его Творение... его сына через хрустальный диффузор, который Франкенштейн установил в грудной клетке своего создания. Электрические дуги засветились в лаборатории, и аппаратура выполнила свое назначение: теперь жизнь хлынула в тело его сына. И тут, столь же быстро, как и появилась, вспышка энергии снова стала невидимой и исчезла. Глаза созданного сына Франкенштейна вспыхнули искрами.
Из горла Виктора, нет, откуда-то из глубины души, оттуда, где и не может родиться голос, вдруг вырвался ликующий крик:
– Он ожил! Он ожил!
Виктор никогда еще не испытывал подобной эйфории: он чувствовал себя так, как, наверное, мог себе это позволить сам Господь Бог в момент сотворения мира. Теперь Виктору стало понятно, что все его самопожертвование не прошло даром. Он достиг того, что оставалось недоступным другим ученым за всю историю существования человечества на этой планете.
Вдруг какой-то шум и треск где-то неподалеку, видимо, внизу, у ворот замка, прервал его блаженное состояние. Снова раздались сердитые голоса, но на этот раз сопровождающиеся звуками расщепляющегося дерева. Виктор подбежал к окну и увидел внизу толпу крестьян с факелами, приближающуюся к замку. Он сразу узнал одного из зачинщиков: им был высокий мужчина в цилиндре. Франкенштейн догадывался, зачем они шли сюда. У него пробежал холодок по спине, он понимал, что претензии этих людей были в общем-то справедливы. Если бы только ему предоставили возможность переговорить с ними, он наверняка сумел бы объяснить им, что некоторые методы его работы были, мягко говоря, нетрадиционными.
Он заметил, что несколько мужчин принесли с собой огромное бревно, обвязанное веревками. Они раскачивали его и били им по воротам. Вот отчего и раздавался такой угрожающий треск. Дерево трещало, однако сами ворота не поддавались и еще держались на петлях, хотя, конечно, долго им не выдержать.
Кто-то из селян завизжал, кто-то начал выкрикивать бранные слова. Нет, Виктору бесполезно объясняться с этой чернью. Им не дано понять всего значения его работы, бесценность его опытов. Следует быть настороже. Теперь в опасности оказалось его собственное творение, его сын! Крестьяне не поймут, откуда он появился и