— У-у-ух, ты мой сладенький академик! — воскликнула Антонина и принялась искать Леонида Саввича в кровати, в чем вскоре преуспела.
— Ты меня любишь? — спросила она, обхватив Леонида Саввича за талию и приподнимая, чтобы легче сорвать с него брюки.
— Да, — согласился Леонид Саввич, потому что неловко отказывать женщине в таком знаке внимания.
Он выпутывался из брюк, и Антонина, помогая ему в этом, употребляла неприличные, но странные слова, которые никогда не смели произносить в постели ни Соня, ни Изольда — институтская возлюбленная Леонида Саввича, которая потом предпочла ему другого молодого человека. Этим его сексуальный опыт и ограничивался.
А дальнейшее произошло быстро и неожиданно, потому что Леонид Саввич не сообразил в горячке объятий, поцелуев и душевного трепета, что Антонина незаметно для него успела раздеться и в тот момент, когда он уже намеревался овладеть ею, оседлала мужчину, и ему пришлось подстраиваться под ритм ее тела, которое мягко и неотвратимо двигалось, жарко надеваясь на него, как перчатка на пальцы.
Крики и движения так возбудили Леонида Саввича, что он потерял контроль над своим телом и вдруг почувствовал, как живительная влага устремляется к выходу из него, отчего он двигался все быстрее, превращаясь в некий вибратор, а Антонина все молила его: «О, не спеши, только не спеши, гад!»
Но она не смогла удержать любовника, не успела догнать его, и потому, когда Леонид Саввич, чувствуя себя страшно виноватым, провалившим любовный экзамен, отполз от нее, освобождаясь от объятий, она произнесла трезво и деловито:
— Ну, ты не Геркулес! Я только разогрелась, а ты уже! Разве так можно?
— Простите, — сказал Леонид Саввич и сразу вспомнил о блоке без надписи и марке Леваневского с маленькой «ф». Вряд ли теперь, понимал он, ему отдадут эту коллекцию. Он так опозорился…
Антонина вздохнула, подумала, вздохнула вторично и неожиданно для Леонида Саввича провела мягкими губами по его плечу, по шее, уху и произнесла:
— Не расстраивайся. Дай бог, не последний.
— Простите, — сказал Леонид Саввич.
— За что? За то, что ты на меня набросился? За попытку изнасилования в номере люкс гостиницы «Украина»? Ну, за это пусть тебя жена критикует.
Менее всего Леонид Саввич рассматривал происшедшее как попытку изнасилования. Так он и сказал:
— Простите, но я вас очень уважаю и совсем не хотел вас обидеть.
— Неужели не хотел? Ну и дурак. А я люблю, когда меня насилуют. И лучше коллективом, чем индивидуально. — И она рассмеялась. — Еще выпьешь?
И тут Леонид Саввич понял, что на него не сердятся. Даже шутят.
Трудно представить себе градус благодарности, которая наполнила его небольшое лысое тело. Подобного счастья он не испытывал никогда в жизни… Если бы его попросили объяснить, в чем же то самое счастье заключалось, он бы развел руками, показывая, каким оно было широким. Ощущения возникали не от воспоминаний, а от образа женщины, которая сидела рядом с ним на кровати и, совсем его не стесняясь, выдавливала прыщик на розовом округлом бедре.
— Выпью, — сказал Леонид Саввич. — А вам… тебе не было неприятно?
— Мне было недостаточно, — ответила Антонина. — Себе налей и меня не забудь.
Леонид Саввич поднялся с постели и чуть не упал, так весело и быстро кружилась голова. Он зажмурился и подождал, пока она перестанет вертеться.
— А ты где вообще работаешь? — спросила Антонина.
— В Институте специальных биологических проблем.
— А есть и неспециальные? — пошутила Антонина.
— У меня редкая работа.
Леонид Саввич налил ей чистой водочки, а себе виски. Он уже почти пришел в себя, и его все более тянуло открыть снова альбом и убедиться, что блок ему не причудился.
— Признайся, птенчик, — умоляла Антонина. — Меня прямо щекочет узнать, что ты делаешь в своей академии.
Нет, ноги слабые. Леонид Саввич сел на край дивана, и его рука непроизвольно потянулась к альбому.
— Это не совсем академия, — сказал он. — Мы занимаемся некоторыми биологическими проблемами.
— Ясно. Темнишь, значит, работаешь в ящике и думаешь, что я агент ЦРУ. Застегни мне платье сзади. Накинулся как волк, теперь буду мучиться.
— Почему?
— Ты мне все там разбередил. Как будто дубиной отдубасил, урод какой-то.
Леонид Саввич знал, конечно, что слова ее не имеют отношения к действительности, но было лестно, что он чуть не искалечил такую опытную женщину.
— Прости, — повторил он уже с долей кокетства. — Я не хотел.
— И как тебя жена выдерживает? Наверное, рыдает по ночам?
Леонид Саввич испугался услышать насмешку в голосе, но насмешки не услышал.
— Мы с ней… мы фактически не спим вместе.
— А дети-то есть?
— Есть, сын. В школу пошел, — признался Леонид Саввич. — Одни пятерки, кроме арифметики.
— Так ты мне не сказал, что изобретаешь в своем почтовом ящике.
— Это не почтовый ящик. Это гражданский институт, но очень старый и закрытый.
— Закрытый, но не секретный?
— У нас деликатная тема исследований. Тебе неинтересно. Особенно теперь.
— Ну ты меня заинтриговал, птенчик!
— Мы занимаемся сохранением тел выдающихся людей.
— Сохранением тел… — повторила Антонина. — Как так? Морозилка, что ли?
— Я не шучу. — Леонид Саввич вдруг понял, что у него есть свои козыри: он трудился в учреждении, само существование которого — тайна.
— Тогда объясни. — Антонина поднялась наконец с кровати, подошла к зеркалу и стала приводить в порядок прическу.
— Другими словами, это — институт Ленина, — сказал Леонид Саввич. — Именно мы уже много десятилетий поддерживаем его внешний вид в кондициях почти живого человека.
— Мавзолей, да?
— Мавзолей в Москве, мавзолеи в других странах, где берегут тела своих вождей. Например, в Ханое, где лежит тело Хо Ши Мина, и в Мозамбике.
— А разве его еще не вывезли на кладбище?
— Надеюсь, этого не будет никогда, — сказал Леонид Саввич. — Никогда. Величайший эксперимент в истории человечества должен быть завершен.
— И когда же?
— Когда подойдет время. — Леонид Саввич был тверд.
— Интересно, так же бальзамировщики в Древнем Египте говорили? — произнесла Антонина, обнаружив определенную эрудицию. — Там тоже думали, что эксперимент должен завершиться в свое время?
К счастью для Антонины Викторовны, Леонид Саввич был уже настолько поглощен мыслями об альбоме, что не обратил внимания на холодную трезвость ее голоса.
Он решился на новое наступление. Мелкое мужское коварство подсказывало ему, что любовница должна размягчиться. Ведь не чужие они теперь.
— Мы не чужие теперь, — сказал он.
— Ты о чем, цыпочка?
— Мне в самом деле придется посмотреть марки. С каталогом. Надо состояние их увидеть, наконец. А вдруг у них тонкие места?
— Тонкие места, говоришь? Это хорошо или плохо?
— Плохо, Тоня, очень плохо.
Леонид Саввич мысленно извивался у ее ног, как дрессированный угорь.
— А ты чем сам-то