– Существую. Можно, я возьму свой сыр и хлеб? Только я нагнуться не могу, извините…
Лариса решительно прошла на кухню, заглянула в мойку – оттуда поднялся рой мелких мошек, облепивших немытую посуду, – зажала нос и распахнула окно.
– В комнату не суй… – Алексей не успел. – Просил же…
– Я стесняюсь спросить, у вас тут что, рота бомжей ночевала? – спросила Лариса сдавленным голосом.
– Нет, здесь ночевал я один, – зло ответил он.
– Ну хоть простыни вы поменять могли? – мирно произнесла девушка, выходя из комнаты. – Я понимаю, вам убираться и гладить тяжело, и черт с ним, но содрать грязное и в стиралку засунуть можно? Или у вас и стиралки нет?
– Есть.
– И почему не стираете?
– А зачем? – спокойно спросил Алексей. – Какая мне разница, подыхать на чистом белье или на грязном?
– Вы же вроде вполне живы, – нахмурилась Лариса.
– Это временно. С моим диагнозом да при нашей медицине долго не живут.
– Каким диагнозом? – тихо спросила она и потянула его на маленькую кухоньку, к диванчику. – Что с вами? Рак?
– Да какой рак! – вспылил он. – Если бы… Все намного проще: множественные осколочные ранения, сложные переломы обеих ног, пяти ребер и травма позвоночника, ну там еще по мелочи… По голове тоже прилетело. Контуженный я, одним словом. Ходить без палки, обещают, сумею, но и только. Вы ведь видели, я даже очередь выстоять не могу!
– Эту очередь не всякий здоровый выстоит, – совершенно серьезно сказала Лариса, сунувшись в холодильник. – А с такой диетой вы от голода загнетесь. Пенсия… совсем никакая?
– Нормальная пенсия, – буркнул он. – Мне просто в магазин идти… целая история. А заказывать на дом – слишком дорого, мне не по средствам. Спасибо, есть где жить.
– А родственники?
– Я детдомовский.
Лариса подошла вплотную, глядя в упор. У нее были странные глаза, карие, очень светлые, и, видимо, вывеска ресторанчика за окном бросала отблеск – ларисины глаза отсвечивали оранжевым.
– Потеряшка, – непонятно сказала она. – Для начала тебя нужно просто накормить.
Возражений она просто не слушала, а оказать сопротивление даже девушке вдвое меньше и слабее него Алексей сейчас не мог. Ну не палкой же ее бить!
– Леш, в твоей квартире жить нельзя, – сказала она час спустя. Он уже наелся простецкой, но очень вкусной яичницы, и теперь хотел только спать. – Тут пахнет падалью.
Он вздрогнул.
– С чего ты взяла? Я вроде не настолько себя запустил!
Они как-то незаметно перешли на «ты».
– Не в тебе дело, ты нормальный, тут другое. Просто на кухне быть еще можно, в ванной тоже, а в комнате несет так, что просто с ног сшибает. Не думай, я не психическая… Ты же и сам чувствуешь?
– Ну… – помолчав, ответил он. – Мне тут тошно, мерзко, все время тянет наружу, а я ведь не могу далеко уйти… Я будто привязан к этому месту.
– Тебе эту квартиру выделили после детдома?
Алексей помотал головой.
– Нет, что ты! Тогда мне досталось местечко в общаге, веселой такой, я ж в ПТУ учился… Потом я ушел в армию, остался на контракте. В итоге купил эту вот халупу, ее очень дешево отдавали, агент еще сказал, что мне подфартило, на такие квартирки большой спрос, по случаю подвернулась…
– Лешка, тебе нельзя здесь оставаться, – совершенно серьезно сказала Лариса.
– Почему?
– Ты тут умрешь. Я не знаю, что и когда случилось в этой квартире, но я у тебя всего пару часов, и мне уже плохо, всю трясет. Извини, я пойду… Держи номер телефона. Звони, я всегда на связи.
Она ушла с этими словами, а он остался сидеть на кухне. Потом поднялся, сходил в ванную, умылся, лег на диван в комнате. Что-то кололо в позвоночник, не больно, но противно, видимо, перестоял сегодня, нельзя же… только поди объясни это кассиршам! Инвалиды обслуживаются вне очереди, а у него еще даже бумажки нет…
«Ну почему не сразу? – спросил он у потолка. – Почему умер Санька, у котрого была молодая жена? И Серега – его ждала девушка… И командир, у него уж внук, наверно, родился. А я, никчемушный и никому не нужный, выжил, только лучше бы, правда, сразу! Меня-то никто не ждал. Не хочу я больше… Всю жизнь это будет со мной – инвалид. На работу не возьмут, даже охранником, я бегать не могу, а поди догони какого-нибудь воришку! Вдобавок там все свои… Грузчиком? Смешно! Счетоводов и кассиров без меня хватает, образованных вдобавок, а не ПТУшников… Жить на пенсию? Спасибо, не хочу, уж лучше бы сразу… сразу…»
Он рывком сел на постели, забыв, что делать так ему строго запрещено.
– Я не хочу жить, – сказал он темноте. – Не хочу. Зачем?
Покончить с собой он тоже не мог: не представлял, как. Он был крепким, раз уж ухитрился не погибнуть в той мясорубке, а быстрых и надежных способов не знал. Прыгнуть из окна – не выход, там внизу деревья, в лучщем случае зависнешь на ветках на потеху соседям, в худшем – покалечишься окончательно. Застрелиться не из чего, зарезаться – это еще суметь надо. Отравиться нечем, обезболивающее у него в таких дозах (экономят!), что до потребного количества еще пару лет копить придется, и то откачают…
Безнадежность затягивала, внутри что-то мучительно ныло, не болело, свои боли он прекрасно различал: то позвоночник тянет, то ноги выкручивает, то в ребра стреляет, – а это было не телесным, нет.
Алексей увидел в окне луну – желтую, будто волчий глаз – и вздрогнул. И еще раз, когда затрещал мобильный.
– Леш, ты как? – спросила Лариса. – Извини, если разбудила, но я что-то маюсь, душа не на месте…
– Я не спал.
– Нормально все?
– Нет, – помолчав, ответил он и вдруг добавил: – Мне страшно.
– Я сейчас приду, – сказала Лариса и отключилась прежде, чем он успел отказаться.
Смог зато встать и доковылять до двери до того, как она явилась. Только порога Лариса не переступила, отшатнулась, отпрыгнула даже на лестничную клетку.
– Лешка, выходи, – серьезно сказала она, как-то взъерошившись. – Пожалуйста. Тебе там нельзя оставаться, неужто ты сам не чувствуешь?
– Ничего я не чувствую… – ответил он.
– А почему не спал в четыре утра? Выходи! Возьми быстро вещи, лекарства, что у тебя еще ценного… Только скорее!
Он покидал в сумку белье, пару рубашек, джинсы, упаковку обезболивающего, а больше ему нечего было брать. Деньги, паспорт – в карманах, вот и все.
– Пойдем скорее, – попросила Лариса, зажимая нос и отступая все дальше от двери, ближе к лифтам.
И вот тут ему почему-то стало страшно. Настолько, что спина заледенела. Он судорожно пытался припомнить, были ли в квартире, когда он туда въехал, иконы… Там прежде вроде старуха какая-то жила, одинокая, внуки продавали жилплощадь, иначе было не поделить наследство, сказал агент. Вроде не видел… Да что за чушь, он все равно ничего не понимает в этих суевериях!
А если