Седоватый худощавый мужчина лет пятидесяти, растерянно улыбаясь и моргая мокрыми глазами, порывисто присел на табурет, стоявший возле кровати. Затем, как будто то ли не зная, куда себя деть, то ли стесняясь переполнявших его эмоций, огляделся по сторонам и притянул к себе мальчика.

— Вот видишь, Тео, наша Таис проснулась. Я же говорил тебе — она сильная. Теперь всё будет хорошо. — крепко-крепко прижимая к груди малыша, горячо зашептал он ему на ухо.

Голос его всё-таки подвёл — сорвался, и мужчина, судорожно всхлипнув, мягко подхватил мою руку и осторожно поцеловал. В ладонь упала тёплая слеза.

Я ничего не понимала. Но тоже жутко захотелось заплакать. Столько душевности и переживательности исходило от этих людей. Ото всех, кроме горделивой блондинки, стоявшей за его спиной. В её глазах читалось, пожалуй, лишь облегчение.

— Прости меня, дочка, — руки мужчины дрожали, губы не слушались, — я так мало был с тобой. А потом… потом так испугался тебя потерять…

— Пойдёмте, Рауль. Таис необходимо отдыхать. — не допускающим прений тоном заявила блондинка и, шумно зашуршав юбкой, подалась к двери.

— Да, дорогая. — погладив меня по волосам, мужчина поднялся вслед за ней, увлекая за собой оглядывающегося пацанёнка.

— Сейчас, детка, я бульон согрею и покормлю тебя. — пышечка поправила одеяло и тоже потекла на выход.

Я облегчённо выдохнула. Правда ненадолго. Не успела я не то, чтобы переварить, а даже рассортировать полученную информацию, как в комнату, в сопровождении измождённой худощавой женщины, вошёл пухленький дядька в строгих брюках и жилетке, опасно натянутой на круглом пузике.

— Мамочки, оставьте меня в покое. — мысленно взмолилась я, отвернула голову и закрыла глаза, не желая больше ни в чём участвовать.

Но мужичок, который оказался доктором, даже и не думал отставать. Он деловито пощупал мой пульс, поднимая пальцем веки, в один за другим заглянул в глаза. Потом медленно повел вдоль тела руками, и я заметила — или мне почудилось, мягкое голубоватое сияние исходящее от ладоней.

Впрочем, ничего чудотворного с моим телом не произошло. Было некоторое неприятное ощущение прощупывания. А я вообще не люблю, когда меня без разрешения трогают.

— Экстрасенс ты, что ли? Я уже ничему не удивлюсь. - мысленно ворчала я на доктора — он меня откровенно раздражал, — А чего тогда девочку не спас, раз руками вот так водить умеешь?

— М-м-да, — недоумённо пожевав губами, сам себе сообщил эскулап, — феноменально. Невозможно, но — факт.

Дядька встал столбиком перед кроватью, сцепил толстенькие короткие колбаски пальцев, уложил их на животе и уставился на меня внимательным изучающим взглядом. Он был явно растерян и удивлён. Даже изумлён.

По-моему он никак не мог определиться с ответом не вопрос, почему я до сих пор дышу.

Тётка неопределённого возраста и внешности, которая его привела, тихой статуей замерла в углу, не подавая признаков жизни.

Ещё немного пожевав губами и «пом-м-дакав», доктор покинул комнату, на ходу давая указания последовавшей за ним женщине.

Затем опять вернулась добрая пышечка и принялась кормить меня тёплым жидким бульоном. (Разбавила она его что ли?) В животе заурчало и, если честно, ещё сильнее захотелось есть. Но я, таки, даже немного согрелась.

— Ты ж моя девочка, ангелочек мой, — приговаривала тётка, ловко, но мягко подтягивая меня повыше на подушки. Чувствовалось, что сиделка она бывалая. Наверняка не раз приходилось ухаживать за больными.

Из под одеяла появилось по пояс перетянутое бинтами… как бы это назвать, чтобы себя любимую не обидеть… ладно, и не будем обижать — просто худюсенькое тело с тонкими ручками-веточками в начинающих уже желтеть синяках и длинными пальчиками с короткими синеватыми ногтями.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Это я? Ёжкин кот! — кровь отхлынула от лица, — В чём здесь вообще моя душа теплится?

— Больно, Таюшка? — сочувственно всполошилась пампушечка.

— Страшно! — хотелось ответить ей, но я сдержалась и на всякий случай кивнула.

— Надо покушать, детка, — нежно ворковала она со мной, как с ребёнком.

Вообще, женщина мне нравилась. Эта трогательная забота… Без надрыва, без слёз. Было очевидно, что связывает её с этой Таис нечто большее, чем просто доброе отношение к господской дочери — это сразу становилось понятно. Я бы даже заподозрила здесь какую-то прям материнскую любовь.

Она была бесконечно рада «воскрешению» своей подопечной. Но к ситуации в целом относилась философски. Как сильные духом простые люди. Это не значит, что они не переживают и не горюют — нет. Просто понимают, что одними слезами ещё никто ни одному горю помочь не смог, закатывают рукава и, скрепя сердце, делают то, что требуется.

Миловидное лицо её искрилось лучиками морщинок вокруг глаз. И знаете, читалось в ней ещё какое-то здоровое кокетство, что ли. Не путать с наигранным жеманством, которое, кстати, вполне можно было бы ожидать от той… ну блондинки. Думаю, у особей противоположного пола эта позитивная, сердечная, улыбчивая тётка нарасхват. Она была прям живая. (Надеюсь, вы понимаете, о чём я говорю).

— Вот и хорошо, вот и молодец, ангелочек мой, — доносилось до меня грудное мурлыканье сквозь поток собственных мыслей, — сейчас в камин дров подложу и уложу тебя… бу-бу-бу… А то ишь, монеты за тебя стрясла, а на дровах экономит… бу-бу-бу…

Кажется, меня неудержимо клонило в сон. При всей искренней благодарности к пышечке, единственное, чего сейчас желала больше всего на свете — остаться одной. Поэтому продолжала молчать, как рыба в пироге, что с лихвой компенсировала добрая женщина, бесконечно разговаривавшая сама с собой. Слава богу, собеседники ей были не нужны.

Как только чашка опустела, я «смежила веки», всем своим видом показывая, что умираю, как хочу спать.

— Вот бы ещё разузнать, как её зовут? — уже натурально засыпая подумала я.

— Марлен, береги дрова! — послышался откуда-то издалека сварливый голос блондинки.

— О! Спасибо. — отметила про себя я и поддалась дрёме.