ликёра оставили следы на ковре… и мне кажется, что пятна блевотины тоже.
– Посмотри на себя… – Мама протирает салфеткой лоб и щёки. – Ты выглядишь
просто ужасно.
– Спасибо, – сказал я, смеясь, хотя она ранила мои чувства.
– Я не могу поверить, ты сделал это опять.
В её голосе слышно огромное разочарование. Я ненавижу, когда она со мной так
говорит. Она моя Мама. Ну, вроде того. Технически, она просто женщина, которая
вырастила меня, я не её родной сын. Её настоящее имя – Маргарет. Я называю еёМама,
потому что здесь все так делают. Она единственная всё организовывает в церкви, все эти
годы она была моим хранителем. Хотя мне уже тридцать, но в этом грёбаном мире
больше всего я нуждаюсь в ней. Она единственная, кто держит меня в этом месте.
– Давай, поднимайся, – бурчит она и тянет меня за руки.
Я делаю, как она просит, и сажусь на свою постель. Я кладу руку на лоб, чтобы
остановить головную боль, но это бесполезно.
Мама подошла к раковине и набрала стакан воды. Порывшись в карманах, она
достала несколько таблеток. – Возьми их.
Я знаю, что она не бросит меня, пока я делаю всё, что она велит, поэтому я просто
беру их.
– Где ты был прошлой ночью? – спросила она.
– Мне кажется – это, очевидно, – ёрничаю я, но она ударяет меня моей
собственной Библией.
– Фрэнк Ромеро! Сколько раз мне повторять, чтобы ты перестал пить? – Произнося
каждое слово, она даёт мне ещё один подзатыльник. – Ты пьян!
– Хорошо, хорошо, я понял! – я держал руки поднятыми, чтобы остановить её
следующий удар. – Я уже не пьян, – конечно, это ложь, но мне плевать. Что угодно, только
бы она успокоилась.
– Тогда поднимайся и помой свою грязную задницу, – прорычала она, смотря на
меня роковыми глазами. В молодости этот взгляд всегда пугал меня.
Если тебе кто–то говорил, что старушки робкие и нежные, то тебе лгали.
Сделав тяжёлый вздох, я встал с кровати и заметил, что на мне всё ещё вчерашние
штаны.
– У тебя десять минут, чтобы переодеться, – твёрдо сказала она и поставила
Библию на тумбочку. – Ни минутой больше.
– Почему? Я же ещё даже не завтракал, – зевнул я.
Она поставила руки в боки. – Фрэнк. Ты хотя бы видел время?
Теперь, когда она говорит об этом… нет, я не видел.
Она сморщилась. – Девять часов.
– И? – пожал я плечами. Я всё ещё не понял.
– Воскресенье.
Для этого нужно немного времени.
Мои глаза расширяются, и я произношу. –Ох…
– Вот именно. – Стукнула она ногой по полу. – В церковь уже приходят люди. Они
все ждут. Не хватает только тебя, Фрэнк. – Она открыла дверь.
– Извини, – взволновано говорю я.
– Оставь это, – злобно сказала она. – Просто сделай себя, – она осмотрела меня
сверху до низа, – презентабельным. Она вышла и закрыла за собой дверь.
Я быстро умыл своё лицо, чтобы убрать следы блевотины и вони. Я выгляжу
ужасно и это я не о своих татуировках. Неудивительно, что люди считают меня бездарем.
Я действую как один, что ж это то, что вы получите.
Я вытер своё лицо сухим полотенцем и с трудом снял всю грязную одежду. Снимая
чистую одежду с крючка, я расчёсываюсь и ударяю себя по лицу, чтобы проснуться.
Я ещё так пьян, что едваполучается ровно идти, но, наконец–то, мне удалось
переодеться. Прежде, чем выйти из–за двери, я надел халат и убедился, что белый кусок
моего воротника виден. Последний раз я взглянул на себя в зеркало, чтобы подмигнуть и
послать воздушный поцелуй своему отражению. Чёрт, так жарко, что я бы мог пожарить
яйца.
Кстати, когда я закончу, я пожру бекон с яйцами.
У меня огромное желание свалить из этого города, так, чтобы я мог отлично
позавтракать вместо этой проповеди, но я знаю, что Мама никогда не простит меня. Я
мальчик, который любит её до смерти.
Прежде чем выйти за дверь, я захватил маленькую бутылочку ликёра, которую
прятал в тумбочке, и положил её в свой нагрудный карман. Это приносит удачу. Хрен с
ним – очарование. Всё что угодно. Пока у меня есть выпивка, я хороший.
Когда я открываю дверь из алтаря, все сидящие на скамьях люди смотрят на меня,
и я останавливаюсь. Их взгляды пронизывают моё тело, как шипы, в этот момент я
чувствую осуждение.
Кто–то мог бы сказать, что это не должно сломить меня, но иногда голосам в моей
голове надо заткнуться, хотя бы на минуту.
Я подошёл к церковной кафедре, недолго повозившись в кармане, я нашёл
маленький огрызок бумаги, который нацарапал вчера. Я помню, как писал проповедь или
что–то типа того. Но когда я уже вышел на кафедру, и, смотря на лист, я понимаю, что там
написана лишь бессмысленная тарабарщина. Что ж, так много для великой проповеди.
– Эм… всем доброе утро, – говорю я, слегка улыбаясь.
Некоторые люди усаживаются на своё место, кто–то кашляет, а другие просто
угрюмо выглядят.
Такое дерьмо каждый день, только хуже. Каждый раз, когда я здесь стою, я вижу
одно свободное место. Людей это больше не волнует.
А я? Я чувствую себя, как дерьмо, и честно говоря, я смотрю на них и не понимаю,
что я здесь делаю.
Почему я даже не пытаюсь притворяться.
Прочистив горло, я пытаюсь игнорировать головную боль и мутное зрение.
– Что ж… надеюсь, что у вас, у всех сегодня прекрасный день, – сказал я, микрофон
слегка искажает мой голос. Я немного его подправил и продолжил говорить. – Или я
надеюсь, что, хотя бы у одного из вас.
Люди выглядят раздражёнными.
Я думаю, что это естественно, ведь я тоже раздражён.
– Давайте поговорим о Боге. Ведь все мы здесь ради Него, верно?
Естественно, никто не отвечает.
– Я так идумал. – На мгновенье я прикусываю губу.
– Бог. Бог. Бог. Говорят, что Он вокруг нас. Везде. Всегда. Он смотрит сверху на нас,
чтобы держать нас в безопасности. Чтобы следить за нами. Ну, или так говорят.
Все всё ещё пялятся на меня, так что я продолжаю.
– Бог. Знаете… я не находил Его последнее время. И я уверен, что многие из вас
тоже. – Делаю паузу. – Задумывались ли вы, вдруг Он вас бросил?
Мне никто не отвечает, но глядя на их лица, я понимаю, что половина из них со
мной согласна. А другую половину я предпочитаю игнорировать.
– Если Бог не тот, кто присматривает за вами? К кому вы обращаетесь?
Никто не ответил, чего я и ожидал.
– Никто, – говорю я, – Никто, кроме вас. Вы единственные, кто может себя спасти.
Кто–то крепко сжимает свои сумки, а другие закрывают рот от шока.Будто я говорю
что–то странное. Что–то, что никогда не приходило к ним голову. Конечно, они думали.
Просто они