– Знаете, ведь эта крошка напоминает одного философа, а?
Тут во мне вспыхнула надежда; я смотрела на этого бритого краснощёкого дяденьку и повторяла про себя: «Давай же, скажи, скажи, что я похожа на Клауса фон Штруделя, зарони подозрение, пусть люди задумаются, прикинут даты… Может, Клаус признает, что я его дочь, когда весь Бурк-ан-Брес подпишет петицию!»
Но вместо этого одна дама спросила:
– Жана-Поля Сартра?
И мужчина кивнул:
– Да, точно! Жана-Поля Сартра!
– Так себе комплимент, – прыснула дама.
– Да, – подтвердил её честный собеседник.
Гугл → Жан-Поль Сартр → косоглазый и на редкость уродливый старик. Ещё чуть-чуть, и переплюнул бы Клауса.
На следующее утро я заявила маме:
– Знаешь, если бы тебе повстречался Жан-Поль Сартр, ты бы точно закончила в его постели.
– Давно не получала?
– Я просто говорю, что он, похоже, в твоём вкусе! Философ, революционер, вот-это-всё-великий-теоретик и тэ дэ… Это комплимент вообще-то, мамулечка! Что ты сразу в штыки?
– Как ты с матерью разговариваешь! Нет у меня такого хобби – спать со всеми направо и налево, хоть с философами, хоть нет.
– Да ладно, он всё равно умер. В 1980-м, этот самый Жан-Поль. А я родилась лет на сто позже, так что сомнений нет: отцом он мне не приходится.
– Будь спокойна! – проскрежетала мама.
Тогда я запела «Траурный марш», чтобы почтить память Жана-Поля (там-там-тадам-там-тадам-тадам-тадам), и пела довольно долго. Под конец это стало её бесить.
– Замолчи, Мирей, пожалей наши уши, в конце концов!
И тут я выдала то, чего выдавать не стоило:
– Знаешь, что мы тут проходили по истории, мамулечка? Оказывается, во Франции после Второй мировой войны всех, кто спал с немцами, стригли наголо. Представляешь? Всего-то несколько десятков лет…
Она посмотрела мне прямо в лицо – могу поклясться, она прокручивала в голове то, что я только что сказала, не веря ушам. Я немного испугалась, но всё-таки добавила шутки ради:
– И плакала твоя коса!
И поплатилась моя щека.
– Марш в свою комнату. Не хочу тебя видеть.
Не знаю, почему мне так нравится доводить мать. Не знаю, зачем я вылила в унитаз весь флакон Flower by Kenzo, который Филипп Дюмон любезно подарил мне на день рождения («Скажи, Мирей, ты поблагодарила Филиппа за духи, которые он любезно подарил тебе на день рождения?»), притом нарочно не спустила воду, чтобы он сразу понял, где теперь благоухают его 54 евро.
Не знаю почему, но оно вот так.
2
«Гноящий(-ая-)ся – выделяющий гной, слизь. Гноящийся глаз».
Гноящийся глаз – это глаз с той белой липкой кашицей, которую он сам же и выделяет. Будто его залепило глазным поносом.
Такой вот глаз смотрит на меня сквозь сумрачное окно в кухне.
– Это ещё что такое?
Это тихо стучит в стекло. Тут я роняю рулон бумажных полотенец, и он катится к стеклянной двери в сад, разматываясь, как красная дорожка (только белая). Я следую по указанному ей пути и открываю дверь.
За ней Золотая Колбаса – Астрид Бломваль. Стоит в темноте у меня в саду, переминается с ноги на ногу и глядит на меня своими гноящимися глазами (левый особенно гноится). На ней тёмно-синие, слишком узкие джинсы, чёрная футболка с надписью «INDOCHINE» и с облупившейся фоткой кривляющихся парней, а из футболки выпирают наружу две толстых, розовых, дряблых и прыщавых руки и толстое розовое лицо со светлыми и тусклыми, как пакля, волосами, скрученными в конский хвост, и с ямочкой на левой щеке. И ямочка эта, ей-богу, искупает всю остальную дряблость – в неё-то и юркает моя симпатия, едва Астрид Бломваль улыбается мне с порога.
Но, улыбнувшись, она будто пожалела, что продемонстрировала мне свои брекеты, а потому сразу уткнула взгляд себе под ноги (нещадно перетянутые ремнями сандалий).
– Привет, – бормочет она. – Прости, я просто подумала, вдруг случайно ты Мирей Лапланш, прости, что беспокою тебя, знаю, уже поздно, я нашла твой адрес в онлайн-справочнике.
– Что ж, Астрид, давай сразу расставим все точки над i, – говорю я, приглашая её на белую красную дорожку. – Извиняться тебе не за что. Да, ты украла моё золото! Но я на тебя совершенно не сержусь. Полагаю, каждому полезно немного конкуренции. И нужно всем давать шанс.
Она таращит на меня глаза – точнее, один, другой прячется за веком.
Хм. Похоже, она не понимает, что я шучу. У людей вообще часто с этим проблемы.
И – вот чёрт! – она плачет. Тревога! Наводнение! Тащите мешки с песком! Стройте плотины!
– Не реви, Астрид Бломваль. Не плачь, как говорится, понапрасну. Слышишь меня? Не реви, а то обезвоживание гарантировано! На вот, просморкайся.
Я встаю на колени, вырываю пару листов из белой красной дорожки и протягиваю их ей, будто делаю предложение. Она отчаянно сморкается. Я усаживаю её на икеевский табурет, и тот бестактно скрипит под её весом. Кот Колобулька, решив, что это я села (обычно свой бестактный скрип табурет приберегает для меня), вбегает на кухню и прыгает Астрид на колени. Она рассеянно чешет ему спинку, отчего Колобулька задирает хвост и решает продемонстрировать ей свой зад со светло-коричневой дырочкой; потом разворачивается и принимается слизывать слёзы с её щёк. Очень великодушно, конечно, но удовольствие сомнительное: язык у него как кусок наждачки.
– Колобулька, мой кот, – знакомлю я их. – Астрид Бломваль. Почему ты плачешь, Астрид Бломваль?
– Ну, меня выбрали Золотой Колбасой, – всхлипывает Астрид. – Разве это не повод? Я во Франции меньше года, только приехала в Бурк-ан-Брес, а меня уже назначают Золотой Колбасой.
– А раньше ты где жила?
– В Швейцарии, у сестёр.
– И как их звать?
– Ну, сёстры, сёстры, в католической школе, понимаешь?
– У-у-у… – Я морщусь, давая понять, что подход её родителей к выбору учебного заведения не вызывает у меня бурных восторгов.
А чем вообще занимаются её родители?
– Мама делает керамику ручной работы, а папа – швед.
– А что, неплохо, когда папа швед, а?
– Ну, вообще он живёт в Швеции. Чем-то там занимается, я точно не знаю.
– Надеюсь, не он делал этот табурет. – Я строго указываю на чудо икеевской инженерии. – Он мал и для одной моей ягодицы, о чём каждый раз мне напоминает.
– Смешная ты, – мрачно отвечает Астрид и задумывается.
И поскольку я готова дарить ближним не один только смех, я предлагаю ей фанту. Потом остатки ветчины на кости. Потом кусок тирамису, которое сделала сама, своими маленькими ручонками. Я сообщаю это Астрид, и она говорит, что я отлично готовлю.
– Это потому, что у моих дедушки с бабушкой свой ресторан. Видно, я в детстве свалилась туда, как Обеликс в котёл с волшебным зельем. Отчего, возможно, и индекс массы тела…
– Я вот, – всхлипывает Астрид, – в готовке полный ноль, зато умею варить очень вкусную яблочную подливку. – И потом: – Но как ты так легко это переносишь? Что тебя выбрали Колбасой лицея Мари