Завтрак я пропускаю. Море способно залечить любые душевные раны, даже самые болезненные. Лео прервал то, что могло в теории сделать меня беременной, невзирая на моё признание. И сегодня, в этот по южному тёплый и солнечный день, которых на самом деле не так и много в нашей жизни, мне всё равно, какими были его мотивы, даже если они самые разумные на земле, а мои желания самые безрассудные.
Я сказала ему, что хочу его ребёнка. И это самая большая прокламация любви, которую только можно себе представить. Большей просто не существует.
К моему возвращению проснулись уже почти все. Лео нахмурен и смотрит на меня – я вижу это боковым зрением и избегаю сталкиваться с его взглядом напрямую.
– Доброе утро, – говорю.
– Доброе утро, – отвечают мне Марлис и Розмари. И Лео, кажется, тоже.
Я ожидала всего, но не приветливости. Просто то, как мы вчера ушли… с Лео… у всех на виду… Можно было и потише, в смысле, не так очевидно. Кто-то дал мне полотенце, кажется это была Розмари, чтобы прикрылась, пока до дома дойду. Надо бы поблагодарить, но… я не уверена, что это была она.
Келли выходит из бассейна весь мокрый, но ни разу не свежий. А на лбу – моя татуировка. Все прячут смешки и улыбки, переглядываются. Что, неужели никто ему до сих пор не сказал? Нет, с этого дурака станется и осознанно красоваться обновкой на лбу.
– Келли! – кричу ему. – Эй, Келли!
– Чего?
– Классная татуировка. На лбу, – показываю ему.
– Чего?
– Писюн, говорю, на лбу у тебя – тебе очень идёт!
Да, я старалась, когда рисовала.
– Что?
Вот же дурак, думаю.
– Иди в зеркало на себя глянь! – подсказываю.
Все уже просто покатываются со смеху, даже Лео улыбается. Келли доверяет в этой компании только одному человеку – Марлис, потому и смотрит на неё, надеясь найти причину происходящего в выражении её лица. Она давится смехом и пытается кивать, что, мол, да, Лея, права – сходи в ванную.
Из ванной, а потом и из дома Келли вылетает с руганью и воплями.
– Кто это сделал? – орёт, указывая пальцем на лоб.
Упс, не получается оттереть, я знаю.
– Не я, – спешу ответить.
Я думала, он поймёт, а он вместо этого более мягким, совершенно не тем тоном, с каким разговаривал со мной раньше, вдруг говорит:
– Это не можешь быть ты, пони. Мы все знаем: ты была занята этой ночью.
И вот здесь я просто рефлекторно бросаю взгляд на Лео, он снова пялится на меня. И он серьёзен, невзирая на всеобщую истерию.
– Кто? – в очередной раз рявкает Келли.
– Да брось, Келли! Вчера тут было человек пятьдесят гостей, все уже разъехались – ты немного запоздал с расследованием! – объясняет ему Розмари сквозь смех.
– Ой, умора! А художник был талантливый и дотошный – все детали проработал, даже волоски и морщинки – всё, как надо! – захлёбывается Марлис.
Да, я умею рисовать, когда очень нужно. Это правда. Благо только вот этой ночью имела возможность созерцать очень выдающийся экземпляр.
– Вечером у нас самолёт, – слышу знакомый голос.
Тихий и какой-то… пришибленный что ли?
– Лея? – зовёт он меня.
– Да, я помню, – говорю и ухожу в свою комнату.
К обеду у дома снова паркуются машины – не так много, как накануне вечером, но и не мало. Я стараюсь затеряться в толпе бесконечных гостей. Я прячусь за спинами и головами, стульями и креслами, за толстыми стенами и тонкими перегородками. Я стараюсь избегать его взгляда, но каждый раз, когда мои глаза рассеянно плывут по толпе, он на меня смотрит. Он смотрит, когда я ем, и смотрит, когда пью. Я вижу его повёрнутое ко мне лицо боковым зрением, периферическим, и даже тем внутренним взором, который никак не могла обнаружить на занятиях йоги. Он смотрит на меня, когда я несу переполненный салатник к обеденному столу, смотрит, когда несу тарелки, когда бегу за салфетками и возвращаюсь с ними и кувшином лимонада.
Он больше не смотрит на неё. Он смотрит на меня.
И, честно говоря, я не верю в романтический исход наших отношений, но мысль всё же успевает проскочить: «Боже, как же примитивно у них всё устроено!». У парней, в смысле.
Он говорит мне, что хочет пить, и я наливаю ему лимонад молча и ни разу не взглянув. Даже когда протягиваю руку, и он вынимает из неё ледяной, покрытый туманом стакан, я упорно цепляюсь глазами за стекло, искрящуюся мутную жидкость, плавающий в ней листочек мяты, свои пальцы, его пальцы. Когда они ложатся поверх моих, мой взгляд автоматически, неумолимо поднимается и сталкивается с его взглядом. Лео смотрит на меня бездной мудрости. Очень долгой, знающей все тайны, открывшей секреты, всё расставившей по своим местам и вычленившей из всей бесконечной массы главное:
– Я пойду, пойду на твоё чёртово обследование!
А потом добавляет нечто не менее важное, только совсем в иной категории ценностей:
– Только поцелуй меня!
Мне становится вначале стыдно, потом страшно и… почти не больно.
Глава 8. Алехандро
Mehro – Lightning
Меган не только была органически создана для лидерства, она агрессивно требовала, чтобы этот факт признавали окружающие. Взрослых это умиляло, особенно отца. Он часто повторял, что все лучшие гены рода достались Меган, и что её ждёт особенное будущее. На мои успехи он возлагал так мало надежд, что его абсолютно не волновали ни моё восприятие самой себя в окружающем мире, ни состояние духа, ни оттиски, оставляемые его репликами на моей личности. Например, он, прекрасно зная, что я слышу, но нисколько не переживая по этому поводу и не задумываясь о последствиях, часто повторял своим взрослым друзьям и тоже родителям:
– Меган – вот это характер! А мозги какие у девчонки! Впитывают, как губка, всё схватывают на лету! Даже страшно представить, что будет, если пустить её в политику! Она уже сейчас метит в премьер-министры. И знаете, что? Я ставлю на Меган! А эта, – тут он обычно кивал в моём направлении, – так… пустая трата сил, времени и денег.
Предполагалось, что мы, дети, слишком глупы или слишком заняты своими детскими играми, чтобы слышать и вникать во взрослые разговоры. Мать не любила, когда отец говорил так обо мне – её лицо всегда выражало скорбь и несогласие, но она никогда с ним не спорила, не спешила на мою защиту. Возможно, она что-то и говорила ему наедине, но для меня было важно, чтобы хоть кто-нибудь, хоть раз сказал ему в лицо, что он не прав. Не прав списывать меня со счетов, когда моя жизнь только началась.
Ирония судьбы в том, что самый ненавистный в моей жизни человек