– Только недолго, ладно? Маме нравится по выходным ужинать всей семьей. – На последнем слове она закатывает глаза, а потом выходит и закрывает за собой дверь.
Я остаюсь одна посреди незнакомой комнаты и чувствую себя ужасно подавленной.
Не знаю, было ли мне хоть раз в жизни так одиноко. Дома с мамой я хотя бы ощущала себя на своем месте. Мы были совершенно разными людьми, но с годами научились как-то сосуществовать, обходить друг друга стороной. А здесь… не уверена, что смогу обходить стороной этих людей. Они как кирпичные стены, в которые я буду врезаться на каждом повороте.
Похоже, у меня клаустрофобия.
Подхожу к дверям на балкон, открываю одну створку и выхожу. Ветер ударяет в лицо, и я сразу начинаю плакать. Не молча – рыдаю в голос. Плач с опозданием на сутки.
Уперевшись локтями в перила, я прячу лицо в ладонях и пытаюсь успокоиться. Не хватало еще, чтобы Сара решила вновь наведаться в мою комнату и застала меня в таком виде. Или того хуже – отец.
Бесполезно. Я реву и реву. Проходит минут пять, а я все стою на балконе и сквозь мутную пелену слез смотрю на воду.
Надо рассказать отцу о том, что случилось вчера вечером.
Делаю несколько глубоких вдохов, вытираю глаза и собираю в кулак всю волю. Эмоции зашкаливают, но я должна с ними совладать. Из-за слез я толком не видела залитого лунным светом океана – а теперь наконец увидела.
Девушка, которую только что целовал на кухне Самсон, одолела песчаную гряду между двумя домами и присоединилась к компании друзей, собравшихся вокруг костра. Им всем лет по восемнадцать-двадцать, и все они, должно быть, богаты, беспечны и самоуверенны. Наверняка это друзья Сары, и она тоже каждый вечер выходит к ним.
К людям, с которыми у меня опять же нет ничего общего.
Они не должны видеть меня в слезах. Резко разворачиваюсь, иду к двери…
И замираю на месте.
Самсон стоит один на балконе своего дома и буравит меня непроницаемым взглядом.
Пару секунд смотрю на него, а затем ухожу в комнату и закрываю за собой дверь.
Сначала он увидел, как я ем чужой хлеб на палубе парома. Сунул мне двадцатку, и я до сих пор не знаю, чем он при этом руководствовался. Дальше выяснилось, что он – мой новый сосед на ближайшие несколько недель.
И наконец он становится свидетелем моей первой истерики за много, много лет.
Отлично.
К черту это лето.
К черту этих людей.
К черту такую жизнь.
5
Мой первый поцелуй случился, когда мне было двенадцать.
Субботним утром я стояла у плиты и готовила яичницу-болтунью. Ночью я не слышала, как вернулась мать, и считала, что дома, кроме меня, никого нет. Только я разбила в сковородку два яйца, как открылась дверь маминой спальни.
Оттуда вывалился незнакомый тип с рабочими ботинками в руках. И замер, увидев меня у плиты.
Я видела его впервые в жизни. Мать всегда была либо влюблена, либо раздавлена очередным расставанием. В обоих случаях это был такой накал страстей, что я старалась держаться подальше.
Никогда не забуду, как на меня пялился тот тип. Медленным плотоядным взглядом, будто на аппетитный кусок мяса. В то утро я впервые поймала на себе такой взгляд. Волосы на руках встали дыбом, и я сразу уткнулась глазами в сковородку.
– Даже не поздороваешься? – спросил он.
Я пропустила эти слова мимо ушей – надеялась отвадить его грубостью. Но он не ушел, а встал рядом и прислонился к кухонному столу. Я продолжала сосредоточенно помешивать яйца.
– Накормишь?
Я помотала головой:
– У нас больше нет яиц. Эти два последние.
– А мне и двух хватит. Умираю с голоду!
Он сел за стол и принялся зашнуровывать ботинки. Когда он закончил, яичница была уже готова. Я не знала, что делать. Мне очень хотелось есть, яиц больше не было, а этот тип с наглой рожей сидел за столом и явно ждал завтрака.
Я выложила яйца на тарелку, схватила вилку и хотела быстро прошмыгнуть в комнату. В коридоре он меня нагнал, поймал за руку и прижал к стене.
– Разве так принимают гостей?
Он схватил меня за подбородок и поцеловал.
Я пыталась вырваться. Изо рта у него несло тухлятиной, щетина больно кололась. Я как могла стискивала зубы, но он все сильнее давил мне на подбородок, пытаясь разжать челюсть. В конце концов я огрела его тарелкой по голове.
Он отпрянул и наотмашь ударил меня по лицу.
А потом ушел.
Больше я его не видела. Даже не узнала, как его зовут. Несколько часов спустя мать проснулась и наорала на меня за разбитую тарелку и найденные в мусорке яйца. Она разозлилась, что я выбросила последние два яйца.
С того дня я не ем яиц.
Зато сколько пощечин я с тех пор раздала маминым хахалям – не счесть!
Все это я к чему? Когда я выхожу из душа, в нос ударяет запах яичницы. Очень сильный.
Меня тут же начинает мутить.
Когда я заканчиваю одеваться, в дверь стучат. В комнату заглядывает Сара.
– Совместная трапеза через пять минут! – объявляет она.
Понятия не имею, что это значит. Может, у них какая-то суперрелигиозная семья?
– Что еще за трапеза?
– Каждое воскресенье с нами ужинают Маркус и Самсон. Так мы отмечаем конец наплыва туристов. Вместе едим и говорим всем понаехавшим «прощай». – Она открывает дверь чуть шире. – А тебе идет платье! Хочешь, я тебя накрашу?
– К ужину?
– Ну да. Придет Самсон.
Она расплывается в улыбке, и я вдруг понимаю, как это мерзко – когда тебя пытаются с кем-то свести. Я хочу объяснить Саре, что уже знакома с Самсоном, но в последний момент закрываю рот и отправляю эту тайну в кучу к остальным.
– Нет, краситься не буду. Я скоро спущусь.
Сара явно расстраивается, однако уходит. Ладно, хоть намеки понимает – уже радость.
Несколько секунд спустя снизу доносятся мужские голоса.
Я опускаю глаза на свой мятый сарафан, в котором проходила весь день. Он лежит комком на полу. Подбираю его и надеваю вместо Сариного платья. Еще не хватало произвести на кого-то хорошее впечатление. Лучше произведу плохое.
Отец первым видит меня на лестнице. Я спускаюсь и иду на кухню.
– Ты посвежела, – говорит он. – Комната понравилась?
Поджав губы, киваю.
Тут Сара замечает мой старый сарафан. В ее глазах мелькает недоумение, но она тут же его прячет – и очень умело. Маркус стоит рядом, наливает себе холодный чай. Наконец он поднимает на меня взгляд и широко распахивает глаза – явно не ожидал увидеть за ужином ту странную девчонку с парома.
Значит, Самсон не рассказал ему про то, как я рыдала на балконе.
И кстати, Самсон единственный, кто сейчас на меня не смотрит. Он копается в холодильнике, когда Сара, махнув рукой в мою сторону, говорит:
– Маркус, это моя сводная сестра