— Очень хорошо, Квинт Деллий, — громко сказал Антоний. — Я прикажу царице Египта предстать передо мной в Тарсе и ответить на вопрос, почему она помогала Кассию. Ты сам доставишь ей требование явиться.
«Замечательно!» — подумал Деллий, отправляясь на следующий день по дороге, ведущей сначала к Антиохии, затем на юг, вдоль побережья, до Пелузия. Он потребовал, чтобы ему обеспечили сопровождение, и Антоний вынужден был дать ему небольшой отряд и два эскадрона кавалерии в качестве охраны. Увы, никакого паланкина! Слишком медленно для нетерпеливого Антония, который дал ему один месяц на весь путь в тысячу миль от Тарса до Александрии. А это означало, что Деллий должен был торопиться. В конце концов, он не знал, сколько времени уйдет на то, чтобы убедить царицу подчиниться требованию Антония и появиться перед его трибуналом в Тарсе.
3
Подперев рукой подбородок, Клеопатра смотрела на Цезариона, склонившегося над восковыми табличками. Справа от него стоял преподаватель Сосиген. Правда, ее сын не нуждался в нем. Цезарион редко бывал не прав и никогда не делал ошибок. Свинцовым грузом горе сдавило ей грудь, она с трудом сглотнула. Смотреть на Цезариона было все равно что смотреть на Цезаря, который в этом возрасте был, наверное, очень похож на Цезариона. Высокий, красивый, золотоволосый; нос длинный, с горбинкой, губы полные, капризные, с чуть заметными складочками в уголках. «О Цезарь, Цезарь! Как я жила без тебя? И они сожгли тебя, эти дикари римляне! Когда придет мое время, рядом со мной в могиле не будет Цезаря, чтобы вместе подняться в царство мертвых. Они положили твой прах в горшок и построили круглое мраморное уродство, в которое поместили этот горшок. Твой друг Гай Матий выбрал эпитафию „ПРИШЕЛ. УВИДЕЛ. ПОБЕДИЛ“, высеченную в золоте на полированном черном камне. Но я никогда не видела твою могилу, да и не хочу. Со мной осталось только огромное горе, не покидающее меня. Даже если мне удается уснуть, горе приходит ко мне во сне. Даже когда я смотрю на нашего сына, горе тут как тут, смеется над моими стремлениями. Почему я никогда не думаю о счастливых временах? Может быть, мыслями о потере я заполняю пустоту сегодняшнего дня? С тех пор как эти самоуверенные римляне убили тебя, мой мир — это прах, который никогда не смешается с твоим. Думай об этом, Клеопатра, и плачь».
Бед было много. Первая и худшая — Нил не разливался. Три года подряд дающая жизнь вода не орошала поля, чтобы пропитать землю и дать прорасти семенам. Люди голодали. Затем пришла чума, медленно поднялась вверх по Нилу от порогов до Мемфиса и начала Дельты, затем до рукавов и каналов Дельты и наконец до Александрии.
«И всегда, — думала Клеопатра, — я принимала неправильные решения, царица Мидас на золотом троне, которая не понимала, пока не стало поздно, что люди не могут питаться золотом. Ни за какие золотые горы я не сумела убедить сирийцев и арабов пойти в низовья Нила и собрать кувшины с зерном, ждущие на каждой пристани. Зерно оставалось там, пока не сгнило, а потом не хватило людей, чтобы оросить поля вручную, и не было пророщенных семян вообще. Я посмотрела на три миллиона жителей Александрии и решила, что только один миллион из них может прокормиться, поэтому издала приказ, лишающий евреев и метиков гражданства. Этот приказ запрещал им покупать зерно в зернохранилищах, только граждане имели такое право. О эти бунты! И все напрасно. Чума пришла в Александрию и убила два миллиона, невзирая на гражданство. Греки и македонцы, люди, ради которых я отказала евреям и метикам, умерли. После чумы осталось много зерна — хватит и евреям, и метикам, и грекам, и македонцам. Я вернула им гражданство, но теперь они меня ненавидят. Я все решаю неправильно. Без Цезаря, который направлял меня, я оказалась плохой правительницей.
Меньше чем через два месяца моему сыну исполнится шесть лет, а я не беременна. У него нет сестры, на которой он мог бы жениться, и нет брата, который занял бы его место, если бы с ним что-то случилось. Столько ночей любви с Цезарем в Риме, а я не забеременела. Исида прокляла меня».
В комнату торопливо вошел Аполлодор, звеня золотой цепью государственного чиновника.
— Моя госпожа, срочное письмо от Пифодора из Тралл.
Клеопатра подняла голову, нахмурилась.
— От Пифодора? Чего он хочет?
— Не золота, во всяком случае, — с усмешкой сказал Цезарион, подняв голову от табличек. — Он самый богатый в провинции Азия.
— Займись арифметикой, мальчик! — велел ему Сосиген.
Клеопатра встала с кресла и прошла к открытой части стены, где было светлее. Внимательно проверила зеленую восковую печать — миниатюрный храм в середине и по краям слова ПИФО и ТРАЛЛЫ. Да, кажется, никто не вскрывал. Она сломала печать и развернула свиток, написанный собственноручно, чтобы писарь не узнал его содержания. Слишком небрежно.
Фараон и царица, дочь Амуна-Ра!Пишет тебе человек, который всегда любил бога Юлия Цезаря и с уважением относился к его преданности тебе. Хотя я знаю, что у тебя есть информаторы, которые сообщают тебе обо всем, что происходит в Риме и в Римской империи, я сомневаюсь, что кто-то из них стоит так высоко, чтобы быть доверенным лицом Марка Антония. Конечно, тебе известно, что в ноябре Антоний приехал из Филипп в Никомедию и что многие цари, принцы и этнархи встретили его там. Фактически он ничего не сделал, чтобы изменить положение дел на Востоке, но приказал немедленно заплатить ему двадцать тысяч талантов серебра. Размеры этой дани потрясли всех нас.
Посетив Галатию и Каппадокию, он прибыл в Тарс. Я сопровождал его с двумя тысячами талантов серебра, которые нам, этнархам провинции Азия, удалось наскрести. Он спросил, где остальные восемнадцать тысяч. Я думаю, мне удалось убедить его, что такой суммы не собрать, но его ответ мы заранее знали: уплатить ему дань за девять лет вперед, и тогда