Когда Нейл Паркинсон вошел в кабинет, сопровождаемый отзвуком собственного стука, она откинулась на спинку кресла, устраиваясь поудобнее. Конверт с бумагами так и остался лежать, неоткрытый, на столе. Нейл сел в кресло напротив и серьезно посмотрел на нее. Сестра Лэнгтри, принимая его взгляд как нечто само собой разумеющееся, просто улыбнулась, ожидая, когда он заговорит.

Но глаза его, к взгляду которых она так привыкла, никогда не смотрели на нее с рассеянной фамильярностью, свойственной дружеской симпатии. Они расчленяли ее на составные части, а затем снова составляли воедино. Так происходило во время каждой их встречи, и делалось это без всяких сладострастных мыслей, скорее с тем восторгом, с которым очарованный ребенок ломает свою самую любимую игрушку, чтобы раскрыть ее секрет. Ощущение первооткрывателя никогда не покидало его, и каждый раз, приходя в кабинет, Нейл с неизменной радостью усаживался в кресло, предвкушая разговор наедине.

Собственно, сестра Лэнгтри вовсе не была неотразимой красавицей и не обладала фантастической чувственностью, нет. Она просто была молода, и у нее была особенно нежная кожа, такая гладкая и прозрачная, что сквозь нее туманно просвечивали вены, хотя постоянная работа с лекарствами лишила ее прежней белизны. Черты лица отличались правильностью, хотя, пожалуй, были чуть мелковаты, за исключением, впрочем, глаз, которые были того же теплого коричневого оттенка, что и волосы, большие и спокойные, если только она не сердилась, и тогда они яростно сверкали. И фигура у нее была, как у настоящей сестры милосердия, складная и стройная, но, увы! – плоскогрудая, зато ноги были хороши – длинные, стройные, мускулистые, с изящными ступнями и щиколотками – результат подвижного образа жизни и напряженной работы. Днем, когда она надевала платье, белые крахмальные складки ее косынки красиво обрамляли лицо. Вечером она надевала брюки и шляпу с широкими полями, в которой отправлялась куда-нибудь по делам, но в отделении она ходила с непокрытой головой. Ей удавалось сохранять изящную прическу благодаря некоторым манипуляциям со спиртом, который отпускался всем медсестрам в довольно значительном количестве. А в личном составе интендантской части служил один капрал, который в мирное время был парикмахером, и вот ему-то и уходила часть пайка в обмен на стрижку, шампунь и укладку. В госпитале все сестры пользовались его услугами.

Такова была сестра Лэнгтри, если смотреть со стороны. Но внутри – внутри было ядро, твердое, как закаленная сталь. Умная, начитанная – настолько, насколько это предусматривалось той шикарной школой для девочек, в которой она училась, – и исключительно проницательная. Она обладала решительностью, четкостью суждений и, несмотря на всю свою мягкость и понимание, была крайне обособленна. Сестра Лэнгтри принадлежала им, своим пациентам, она отдавала им все свое время и силы, но при этом самая глубокая часть ее натуры была скрыта от них. И вот эта самая ее недоступность и сводила с ума, но одновременно притягивала Нейла до крайности.

Вероятно, это было нелегко – установить с солдатами, для которых она являлась воплощением давно забытого понятия «женщина», тот способ общения, который был бы в одно и то же время и самым естественным, и при этом четко ограничивался бы определенными рамками. И она справилась с этим весьма достойно. Никогда никому она не давала ни малейшего намека на половой интерес, не позволяла смотреть на себя, так сказать, с романтической точки зрения, или как там еще это можно назвать. Она была – сестра милосердия, они называли ее сестренка, и именно так она себя и требовала принимать – как родную им всем, кого-то, всецело преданного и любящего, но не позволяя ни в малой степени вторгаться в ее личную жизнь.

Но вместе с тем между Нейлом Паркинсоном и сестрой Лэнгтри существовало определенное взаимопонимание. Они никогда не обсуждали этого, даже ни разу не коснулись этого вопроса в разговоре, но оба знали, что, когда война кончится, они снимут военную форму и вернутся домой, он возобновит отношения с ней, и она не будет против этого возражать.

Оба они вышли из очень хороших семей, и полученное воспитание позволяло им весьма тонко чувствовать нюансы, скрытые в понятии долга, так что каждый из них счел бы немыслимым отдать приоритет личному над своими обязанностями гражданина. Они встретились в то время, когда законы войны предписывали строгое соблюдение безлично-профессиональных отношений, и они твердо придерживались этих негласных правил. Однако после того как война кончится, кончится и действие ее законов, и необходимость сохранять бдительность отпадет сама по себе.

Именно к этому будущему Нейл и стремился, ожидая его с чем-то еще более мучительным, чем простое нетерпение. По существу, он мечтал о завершении этого круга своей жизни, потому что испытывал