Это boni вынудили Цезаря пойти на Рим. Сознательно, намеренно, даже радостно они подталкивали страну к гражданской войне, лишь бы не позволить Цезарю то, что они с превеликой охотой разрешили Помпею. А именно — принять участие в консульских выборах, не присутствуя лично в городе. По закону человек, наделенный империем, лишался его, пересекая померий, и мог быть обвинен в суде. И boni хотели обвинить Цезаря в государственной измене в тот самый момент, когда он сложит с себя полномочия наместника, чтобы баллотироваться на консульскую должность во второй раз. Он просил сенат разрешить баллотироваться in absentia — вполне обоснованная просьба, но boni пресекали все попытки Цезаря достигнуть соглашения. Потерпев неудачу, он, подобно Сулле, пошел на Рим. Не для того, чтобы сохранить свою голову, — его жизни ничто не угрожало. Однако приспешники boni, несомненно, приговорили бы его к вечной ссылке, а это хуже, чем смерть.
Разве это измена — провести закон, по которому государственные земли Рима будут распределяться более справедливо? Разве это измена — провести закон, запрещающий наместникам грабить провинции? Разве это измена — отодвинуть границы Римской империи к Рейну и таким образом оградить Италию и Наше море от вторжения германцев? Разве можно считать эти его действия предательскими? Неужели, делая все это, Цезарь предавал свою страну?
Для boni — да, предавал. Почему? Потому что для boni такие действия шли вразрез с mos maiorum — сводом неписаных правил, обычаев и традиций, определяющих ход римской жизни. Не имело значения, что реформы проводились ради общего блага, ради безопасности Рима, ради счастья и процветания не только всех римлян, но и всех жителей римских провинций. Эти реформы шли вразрез со старыми методами управления, которые были приемлемы для небольшого города, расположенного на соляных маршрутах Центральной Италии шестьсот лет назад. Почему boni не потрудились понять, что старые методы не годятся для единой великой страны, образовавшейся к западу от Евфрата? Рим вобрал в себя весь западный мир, но многие из тех, кто им управлял, все еще мыслили мерками архаичного города-государства.
Boni шарахались от любых перемен, как от врага, и Цезарь являлся для них самым ярым приверженцем этого врага. Катон вопил с ростры на Римском форуме, что Цезарь — воплощение зла. Они не желали понять, что без смены ориентиров Рим умрет, превратится в смердящие лохмотья, годные только для прокаженных.
И вот теперь здесь, на скользящем к дальнему берегу корабле, стоял диктатор Цезарь, правитель мира. А ведь он всегда хотел только того, что ему причиталось по праву, — сделаться римским консулом во второй раз через десять лет после первого срока, как предписано lex Genucia. Конечно, намечались и более дальние перспективы — стать после второго консульства самым влиятельным государственным деятелем, более здравомыслящим и полезным, чем боязливый хорек Цицерон. Время от времени возглавлять армию по просьбе сената, то есть делать для блага Рима то, в чем ему нет равных. Он вовсе не претендовал на неограниченную, беспредельную власть. Но это произошло. Вот трагедия, достойная Эсхила или Софокла.
Бо́льшая часть службы Цезаря проходила в западной части Нашего моря — в Испаниях, в Галлиях. Восток для него ограничивался провинцией Азия и Киликией. Ни в Сирии, ни в Египте, ни в удаленных от побережья районах необъятной Анатолии он еще не бывал.
Ближе всего он подошел к Египту, посетив Кипр за несколько лет до того, как Катон аннексировал его. В то время островом правил Птолемей Кипрский, младший брат тогдашнего правителя Египта Птолемея Авлета. На Кипре Цезарь развлекался в объятиях дочери Митридата Великого и купался в морской пене, из которой возникла его прародительница Афродита (Венера). Старшей сестрой его любовницы была Клеопатра Трифена, первая жена Птолемея Авлета и мать Клеопатры, занимающей сейчас египетский трон.
Одиннадцать лет назад, когда Цезарь был старшим консулом, он заключил сделку с Птолемеем Авлетом и теперь подумал о нем почти с нежностью. Авлету нужно было, чтобы Рим подтвердил его право на египетский трон, он очень хотел получить статус «друга и союзника римского народа». Цезарь, как старший консул, с удовольствием наделил его этим статусом в обмен на шесть тысяч талантов золотом. Тысяча талантов ушла Помпею, тысяча — Марку Крассу, а четыре тысячи дали Цезарю возможность сделать то, в чем сенат ему отказал, — набрать и вооружить необходимое количество легионов, чтобы покорить галлов и сдержать германцев.
О Марк Красс! Как он рвался в Египет, сплошь покрытый, по его мнению, золотом и россыпями драгоценных камней! Снедаемый ненасытной алчностью, Красс добивался аннексии этой страны. Ему воспротивились восемнадцать старших центурий, верхушка торгового Рима, которые сразу поняли, что выиграет от этой акции один только Красс. Сенат мог считать, что он полностью контролирует Рим, но фактически правили им дельцы-плутократы. Рим был прежде всего экономическим организмом, опиравшимся на коммерцию в международном масштабе.
В конце концов Красс отправился искать свои горы золота и самоцветов в Месопотамии и погиб в Каррах. А царь парфян захватил там семь римских орлов. Цезарь знал, что когда-нибудь он пойдет в Экбатану и вырвет их из вражеских рук, что приведет еще к одной огромной перемене. Поглотив Парфянское царство, Рим, уже владеющий Западом, будет править и Востоком.
Показавшаяся вдали сияющая белая башня прервала течение мыслей Цезаря. Он стоял, восхищенно глядя, как она приближается. Знаменитый маяк Фароса, острова, словно бы отсекающего обе гавани Александрии от моря, был чудом света. Три шестиугольные секции, одна меньше другой в диаметре, уносились ввысь на триста футов. Их облицовка из белого мрамора слепила глаза, а на вершине постоянно горел огонь, отражаемый далеко в море во всех направлениях благодаря оригинальному устройству из тщательно отполированных мраморных плит (хотя днем огонь был почти не виден). Цезарь много читал о фаросской диковине и знал, что те же плиты защищают пламя от ветра. И ему очень хотелось подняться по шестистам ступеням и взглянуть на все самому.
— Хороший денек для входа в Большую гавань, — сказал ему лоцман-грек, неоднократно бывавший в Александрии. — Буйки будут отлично видны. Это заякоренные куски пробки, слева красные, справа желтые.
Цезарь читал и об этом, но вежливо наклонил голову к моряку, будто слышал впервые.
— В Большую гавань ведут три пролива — Стеганос, Посейдеос и Таврос, — продолжил словоохотливый лоцман. — Стеганос назван по имени скалы «Спина свиньи», которая расположена у конца мыса