скорбь, а также удивление и облегчение. Может, и еще что-то, но заметила я вот это. Скорбь, подумала я, потому что скучал он по нам, его давно не было, и он выдает замуж дочь; удивление – потому что слишком долго он нас представлял себе, и вот мы здесь, во плоти, наяву, восьмилетний Орест перерос любые отцовские грезы, а Ифигения, шестнадцати лет, расцвела. Облегчением он лучился, подумала я, потому что мы целы, он цел, и всем нам довелось побыть вместе. Когда подошел он обняться, я ощутила его страдальческое тепло, но, когда отстранился он и оглядел воинов, что явились с ним, я увидела в нем силу, силу вождя, готового к битве, ум увлечен стратегией, решениями. Агамемнон и его люди – образ чистой воли. Я вспомнила, как заворожила меня эта воля, когда мы сами женились, а в тот день образ воли сделался еще ярче.

И я увидела, что, в отличие от подобных ему, он был готов слушать, как и теперь, – или будет готов, когда мы уединимся.

И тут он подхватил на руки Ореста, рассмеялся и понес его к Ифигении.

Он был сплошь очарование, когда обратился к дочери. И будто чудо произошло, когда я на нее посмотрела: словно неведомая женщина нежданно явилась на землю, облеченная нежностью, смешанной с выдержкой, с отстраненностью от обыденного. Ее отец двинулся обнять ее, все еще держа на руках сына, и всем, кто желал бы знать, как выглядит любовь, всем, кто собирался в бой и стремился увидеть облик любви, взять его с собой как оберег и поддержку, был этот облик явлен – как нечто драгоценное, высеченное в камне: отец, сын, дочь, мать, все смотрят нежно, на отцовом лице томление самого таинства любви, его тепло, его чистота, и Агамемнон тихонько поставил сына рядом, чтобы заключить дочь в объятия.

Я это видела, я в этом не сомневаюсь. В те мгновения все это было.

Но было подделкой.

Впрочем, никто из нас, приехавших к войску, в тот миг не догадался о правде, хотя кое-кто из стоявших рядом – может, и большинство – наверняка знал. Но ни один не подал знака – ни единого знака.

Небо осталось синим, а в небе жаркое солнце, а боги – о да, боги! – в тот день, казалось, улыбались нашей семье, будущей невесте и ее младшему брату, мне и отцу невесты, что держал ее в объятиях любви, а позднее стоять ему, торжествуя, средь битвы, со своим победоносным войском. Да, боги в тот день улыбались, когда явились мы в полном неведении помочь Агамемнону претворить его замысел.

* * *

На следующий день после нашего приезда мой супруг явился рано – забрать Ореста, чтоб изготовили для него меч и легкий доспех: пусть выглядит как воитель. К Ифигении пришли женщины, и воцарилась суматоха и восторги – все восхищались одеждами, какие мы привезли с собой, – и питие прохладительного, и всякая возня с облачениями. Чуть погодя я встала между нашими покоями и кухнями – послушать праздную болтовню – и услыхала, как кто-то из женщин сказал, что несколько воинов переминаются рядом. Среди имен упомянули Ахилла.

Вот же странно, подумала я, что он так близко у наших покоев! А следом подумала: нет, не странно, он явился, чтоб хоть одним глазком поглядеть на Ифигению. Ну конечно, он бы пришел! Как, должно быть, не терпится ему увидеть ее!

Я вышла во двор и спросила у воинов, кто из них Ахилл. Им оказался высокий юноша, стоявший поодаль. Когда я приблизилась, он повернулся и посмотрел на меня, и я заметила в его взгляде прямоту, а в голосе, когда он представился, – искренность. Тут и иссякнут наши тревоги, подумала я. Ахилла прислали к нам, чтобы покончить с тем, что началось еще до моего рождения, до рождения моего супруга. Некий яд в нашей крови – в крови у всех нас. Старые злодеяния и жажда мести. Старые душегубства и память о душегубстве. Старые войны и старые коварства. Старое варварство, старые стычки, времена, когда люди поступали, как волки. Все теперь кончится, когда этот мужчина женится на моей дочери, думала я. Увидела будущее как землю избытка. Увидела, как мужает Орест, озаренный светом супружества своей сестры и этого юного воина. Увидела я конец вражды, время, когда люди будут стареть налегке, а битвы станут предметом возвышенных разговоров к приходу ночи, и потускнеет память об изрубленных телах, о воющих голосах, что разносятся по окровавленным пустошам. Наконец можно будет толковать о героях.

Я сказала Ахиллу, кто я такая, он улыбнулся, кивнул и дал мне понять, что уже знает меня, и собрался уйти. Я окликнула его, протянула руку, чтобы взял он ее в свою – в знак того, что́ вскоре произойдет, и в знак долгих будущих лет.

Тело его будто вздрогнуло, когда я заговорила, он огляделся, не смотрит ли кто-то. Его сдержанность была мне понятна, и я отошла на несколько шагов и лишь тогда продолжила говорить.

– Поскольку ты женишься на моей дочери, – сказала я, – тебе, конечно же, дозволено взять меня за руку?

– Женюсь? – переспросил он. – Мне не терпится в бой. Я не знаю о твоей дочери. Твой супруг…

– Уверена, что мой супруг, – перебила я, – велел тебе не приближаться в дни перед пиршеством, но не приближаться к моей дочери, а не ко мне. В грядущие дни все изменится, но, если тебе тревожно со мной беседовать перед свадьбой с моей дочерью, я лучше вернусь к женщинам, удалюсь от тебя.

Говорила я тихо. На лице у него написалось страдание, растерянность.

– Ты заблуждаешься, – сказал он. – Я жду сражения, а не суженой. Никаких свадеб, пока мы ждем перемены ветра, пока ждем мы, чтоб наши суда перестало бить о скалы. Пока ждем мы…

Он нахмурился, словно бы спохватившись, чтобы не договаривать то, что начал.

– Возможно, мой супруг, – сказала я, – призвал сюда мою дочь, чтобы после сражения…

– После сражения я отправлюсь домой, – перебил меня он. – Если уцелею в бою – отправлюсь домой.

– Моя дочь приехала сюда, чтобы выйти за тебя замуж, – проговорила я. – Ее призвал отец, мой супруг.

– Ты заблуждаешься, – молвил он, и я вновь увидела благородство, оттененное твердостью и решимостью. На миг мне пригрезилось будущее – будущее, что преобразит для нас Ахилл, время, что начнется в пространстве, где смягчены все углы, а тени обласканы, и я состарюсь там, Ахилл возмужает, моя дочь Ифигения станет матерью, а Орест обретет мудрость. Внезапно мне показалось, что в том будущем мире нет места Агамемнону, не приметила я там и Электры, и на миг я замерла