Сержант ГБ, прочитав предписание и командировочное удостоверение, покрутил пальцем у виска, отметил его в журнале и сделал ему замечание за нарушение формы одежды.
– Да нету у меня больше ничего, все было в каюте, а от катера даже щепок не осталось.
– Повезло! А остальным?
Лейтенант отрицательно покачал головой.
– Тогда понятно. – Комендант почесал нос, полистал какой-то гроссбух и выписал ордер на подселение.
Сосновка – это село, полностью деревянное, кроме школы, которую построили из кирпича единственной «каменной» церкви. И занималось оно издревле лесозаготовками, канатами и сплавом леса. Еще неподалеку был медеплавильный заводик, от которого к началу XX века только водохранилище на реке Пыжманка осталось. При советской власти на месте лесопилки был построен судостроительный завод, который выпускал кунгасы для Каспия и «кавасаки» для Охотского моря, малые рыболовные суда. Благодаря наличию железнодорожной станции, село постепенно росло. Но для бывшего командира торпедного катера это село превратилось в место ссылки. Посмотрев на хоромы, в которых предстояло жить, послушав рев двойни и резкий высокий голос старшей хозяйки, летёха направился к ближайшему магазину и решил залить горе и совесть «огненной водой». Возюкаться с будущим алкоголиком у меня не было никакого желания, поэтому его пальцы никак не могли удержать бутылку, купленную в сельпо. Разбилась. А рюмку, взятую им в местной столовой, я уронил ему прямо на брюки. Двое суток, которые он провел в Сосновке, были просто бесконечными. Сон он тоже потерял, лежал и искал выход из положения. По типу нервной деятельности, он – мой антипод, чем еще более раздражал меня. И я с трудом сдерживался, чтобы не подвести его к проруби на Вятке и закончить с этим «экспериментом. Повторяю, что время в Черехе просто летело, его круто не хватало, а здесь эта тягомотина здорово меня раздражала. Он валялся на кровати и ничего не предпринимал. Только ковырялся в собственной душе, а заглядывать в это место мне откровенно не хотелось из-за «запаха». На третий день он оторвал задницу от кровати, побрился, зашел на завод и переговорил с одним из командиров формируемого здесь аэросанного отряда, но отряд был армейский, и его командир вполне резонно отказал лейтенанту в переходе в него. Гад, не мытьем, так катаньем желает сдаться противнику! После этого зашел к директору и попросил связи с Питером или Москвой. И в этом ему тоже отказали. Тогда он пошел к коменданту, который ВЧ ему не дал, а к телефону посадил и сунул ему в руки справочник. Тот его полистал, затем вытащил из нагрудного кармана другой справочник, флотский, и через десять минут разговаривал с главным штабом ВМФ, с управлением кадрами. Сказал, что командирован с КБФ и находится на 640-м заводе для получения матчасти. Этой самой «части» нет и в ближайшее время не предвидится, произошла какая-то накладка, просит его принять и у него есть необходимость встретиться с членом Военного совета флота товарищем Роговым. Говорил настойчиво, не врал. Заодно сказал, что ему требуется получить обмундирование, так как вылетел из Ленинграда в том, что было, а весь аттестат потерян при подрыве катера на мине при переходе из Ханко в Кронштадт. Не заходя за водкой, вернулся «домой», по дороге заглянув в столовую. Никакой водки не заказывал, просто быстро поел и вышел. Лег, не раздеваясь, на кровать, поверх одеяла и лежал до позднего вечера. Потом в дверь постучали, и вошел посыльный от коменданта. Передал ему записку. Лейтенант оделся и почти побежал на станцию. Через час выехал в сторону Москвы. Сержант ГБ посадил его в санитарный поезд, который двигался практически без остановок в сторону фронта за ранеными, поэтому уже к вечеру следующих суток он был на Малом Харитоньевском переулке. И там, в первую очередь, пошел не в кадры, чем немало удивил меня, ведь ясно было, что ходу бумагам не дали, выносить сор из избы не стали, иначе и кадры бы его отфутболили, а напрямую к армейскому комиссару 2-го ранга Рогову. Я напрягся: «Сейчас начнет врать!» и был готов к тому, что потребуется мое вмешательство. Но лейтенант меня удивил: он честно рассказал «Ивану Грозному» (такую кличку имел на флоте начальник ГПУ флота) что произошло на переходе, в море, на борту «хейнкеля» и в блиндаже у Кабанова.
– На Ханко знали о подрыве?
– Нет, нам категорически запрещают радиосвязь на переходе во время доставки документов. О подрыве и потери катера доложили только командиру бригады.
– Сколько времени провел в воде?
– Часов десять-двенадцать. Сначала ждал своих, а потом понял, что их не будет.
– До этого участие в боях принимал?
– Да, в основном отражал налеты авиации и уклонялся от обстрелов с берега. Всегда в составе звена, самостоятельных выходов не было.
– На Дальний Восток поедешь?
– Нет.
– Понял. Иди в кадры.
Глава 7
Новороссийск – Керчь – Приморско – Ахтарск, АзВФ,
7–16 ноября 1941 года
В кадрах мой подопечный получил направление в 1-й дивизион 1-й бригады торпедных катеров Черноморского флота. Пока он бегал по складам и получал аттестат, время продолжало тянуться как жвачка. Домой, а он – москвич, он не зашел, оформил проездные документы, сел в поезд и уснул сидя. Плацкартный вагон был забит до отказа. И время заметно ускорилось. «Клиент», очень довольный, что все разрешилось, спал, прижав боком свое новенькое обмундирование в двух вещевых мешках, а я потихоньку над ним подсмеивался: на «чьем флоте» был единственный катер Д-3, головной в серии, остальные 86 катеров, это – Г-5, службу на которых он не проходил. Д-3 находится