Драгоценности, награбленные гаулейтером Кохом на Украине и Белоруссии, в эти дни перестали интересовать профессора. Может быть, бессознательно, но он отделил своё от чужого. А ведь Кох о своём добре беспокоился больше всего.
– Здесь вашему янтарю будет куда спокойнее, – нарушил молчание Эйхнер. – Даже если затопить кенигсбергские подземелья, этот бункер останется сухим.
– Не понимаю, для чего это делать, если решено не отдавать город русским? – огрызнулся профессор.
– А теперь, – продолжал эсэсовец, не обращая внимания на слова учёного, – подпишите эту бумагу. Вы подтверждаете, что в бункере, не опасаясь порчи, можно оставить на долговременное хранение ваше имущество.
Взглянув мельком на бумагу, профессор поправил очки, вынул ручку и размашисто вывел свою фамилию.
– Надеюсь, теперь я вам больше не нужен, штурмбанфюрер? – спросил он сухо. – Я хочу отдохнуть хоть остаток ночи.
Эсэсовец, сморщив лоб, посмотрел на подпись.
– Боюсь, вам не придётся сегодня как следует выспаться, профессор. Остались ещё кое-какие формальности. Мы их закончим после погрузки. Берегитесь! – эсэсовец бесцеремонно оттащил учёного за рукав. Сверху на верёвке, пропущенной через блок, плавно шёл большой ящик с зеленой буквой "М". Трое пленных, стуча деревянными подошвами, проворно спустились в бункер и оттащили груз в сторону.
Только после того как в подземелье был опущен последний ящик, профессор вместе со всеми поднялся наверх.
Двое пленных посадили на болты железную крышку люка, крепко зажали её гайками и залили бетоном.
– Молодцы, ребята, – похвалил штурмбанфюрер, взглянув на их работу. – Неплохо. Без подробного плана никому не найти нашу горловину. Я попрошу дать вам трое суток на отдых. – Он с добродушным видом вынул из кармана начатую пачку сигарет «Юнона» и бросил пленным. Один из них, маленький и юркий, поймал сигареты на лету и передал товарищу с бледным спокойным лицом, а тот, видимо старший, роздал всем по одной, остальные спрятал в карман.
Пленные закурили, их исхудалые, с запавшими глазами лица немного повеселели.
– Готово? – отведя в сторону подошедшего лейтенанта, тихо спросил эсэсовец.
– Так точно, все сделано по вашему приказанию.
Штурмбанфюрер посмотрел на часы.
– Сейчас ровно четыре. В четыре пятнадцать прибор должен сработать. За пять минут караульные закрывают дверь в подвал и уходят. Меня найдёте в пункте "А". Все ясно?
– Вы не сказали, куда доставить пленных.
– Пленные?! Они останутся здесь, – эсэсовец особым образом щёлкнул пальцами. – О них позаботится всевышний. Профессор, прошу вас, поехали.
…Улицы заснувшего города безмолвствовали. В темноте белели отметины на стволах деревьев, белела непрерывная полоса вдоль кромки панелей. Гигантские белые стрелы на стенах многих домов указывали на двери бомбоубежищ.
Проехав два-три квартала, штурмбанфюрер Эйхнер свернул под арку большого дома и остановил машину. Отдуваясь, он протащил сквозь узкие дверцы своё массивное тело, оправил складки кителя и, склонив набок голову, снова бросил взгляд на часы.
– Долго ещё мне торчать в этой подворотне? – вылезая из машины, с ненавистью спросил Хемпель.
– Придётся потерпеть, профессор, кстати, осталось совсем немного, – отозвался Эйхнер, не обращая внимания на гнев старика. Наморщив лоб, он опять взглянул на часы.
Небо посветлело, предвещая наступление хмурого утра. В предрассветной мгле выступили чёрные ветви деревьев. Грохоча, по булыжникам промчались грузовые машины, те, что перевозили ящики из замка. Профессор их сразу узнал. Они были окрашены в какой-то необычный цвет: не то кирпичный, не то оранжевый. На бледном небе вспыхивали едва заметными зарницами далёкие артиллерийские выстрелы. Стуча подковами сапог, пригнувшись, словно спасаясь от обстрела, куда-то пробежали эсэсовцы, охранявшие бункер; за ними, смешно выбрасывая ноги, бежал худосочный белобрысый лейтенант.
Штурмбанфюрер, утерев пот со лба грязным носовым платком, влез в машину и нажал на стартер. Мотор завёлся сразу.
– Садитесь, сейчас поедем, – Эйхнер с трудом повернул голову на толстой шее.
Профессор шагнул к машине. В это мгновение сильный взрыв потряс воздух.
– Боже мой, что это? – воскликнул он, взглянув на штурмбанфюрера.
– Да садитесь же, мы сейчас увидим, куда попали русские бомбы.
Машина вылетела из-под арки и, стреляя клубами дыма, помчалась по улице. Там, где только что стоял трехэтажный дом, дымилась груда развалин.
– Мой янтарь!!! – крикнул профессор, почти теряя сознание.
Доносились стоны раненых. По улице метались полураздетые люди. Толпа становилась все больше, голосистей. Отчаянно кричала молодая женщина, потерявшая дочь.
На развалинах появились сонные горожане с лопатами, ломами, кирками. Запыхавшись, прибежали дежурные противовоздушной обороны с сине-белыми повязками. Словно из-под земли, возникли люди в полувоенной форме с фашистскими значками – квартальные вожди, вожди ячеек, уполномоченные домов, надзиратели бомбоубежищ с голубыми нарукавными знаками, женские руководительницы и прочая мелочь, доносчики и подхалимы национал-социалистской партии. Вожди немедленно принялись наводить порядок.
– В убежище, все в убежище, выполняйте приказ! – кричали они на разные голоса.
– Идти в бомбоубежище, герр Хокман? Почему? Ведь по радио не объявляли тревогу. А я должна обязательно выспаться, не вы же будете за меня весь день делать фаустпатроны на заводе. Что вы на это скажете, герр Хокман? – высокая молодая женщина, подбоченясь, смотрела на тщедушного домового уполномоченного в огромном стальном шлеме.
Герр Хокман поднял на небо выпуклые глаза.
– Когда люди в убежище – больше порядка. Приказ есть приказ Мы заботимся о вашей безопасности.
– Спасибо за такие заботы, господин нацист. Вернули бы лучше наших мужей…
– На что вы намекаете, фрау Ретгер?
– На войну.
– Осторожнее. Я могу донести на вас куда следует, фрау Ретгер.
Женщина с ненавистью посмотрела на уполномоченного и, не сказав больше ни слова, отошла прочь.
– В самом деле, штурмбанфюрер, тревоги не было, – опомнился профессор, услышав слова женщины. – Что же произошло, столько жертв. Ведь в доме погибли все жильцы. А мой янтарь?
– Теперь-то ваш янтарь в сохранности. По счастливой случайности какой-то Иван угодил из пушки прямо в этот дом, – с явной насмешкой ответил эсэсовец.
Страшная догадка опалила сознание профессора.
– Это вы взорвали… вы, негодяй! – профессор открыл было дверцу, пытаясь выйти. – А я-то… Боже мой, все вы…
– Вы с ума сошли, – грубо отбросив Хемпеля на сиденье и захлопнув дверцу, сказал Эйхнер.
Машина рванулась.
– Нет, это вы сошли с ума! – кричал профессор. – Я немедленно сообщу обо всем моему другу крейслейтеру Вагнеру. Я вам не русский военнопленный. Я чистокровный немец, член национал-социалистской партии. Остановитесь! Я требую. Я должен сказать жене… – Доктор как-то сразу обмяк и схватился за сердце.
Сначала Эйхнер хотел покончить с надоедливым учёным привычным способом: удар кулака – и жертва затихает. Это первое, что пришло ему в голову, раздумывать, казалось, было нечего. Но имя Вагнера заставило насторожиться. Эйхнер искоса посмотрел на побледневшее лицо Хемпеля. Собственно говоря, никто не приказывал