Эта тонкая, подлая хитрость насмешила Короля, он зафыркал, снова глянув на свою любовницу — на сей раз насмешливо, почти с презрением.
— Белых Воронят выдать за королевских наследников? — ответил он жестоко, наблюдая, как белоснежное личико Бьянки наливается румянцем мучительного стыда.
— Чем тебе Белые Воронята плохи? — прошипела она, отпрянув от своего любовника словно ожегшись. В ее светлых глазах промелькнула такая обида, что Король невольно усмехнулся. Он знал цену эфемерной невинности, каковой Бьянка отгораживалась от целого света. И ее алчное, одержимое желание во что бы то ни стало вскарабкаться на трон и усесться там как можно прочнее, он тоже знал; чувствовал.
— Они плохи тем, — с мстительной злостью произнес Король, отстраняя ласкающие его белоснежные нежные ручки, — что незаконнорожденные. И белые; кто поверит, что у черного Короля родятся белые дети?
— Ты мог бы всех убедить в этом, что это законные наследники! — зло прорычала Бьянка; ее ангельское смирение и спокойствие исчезли с ее хорошенького личика как по мановению руки, она скалилась и рычала как голодная собака, у которой отнимают кость. — Ты мог бы всех заставить молчать! Ты все можешь!
— Мог бы, — согласился Король. — Но не хочу делать этого. Поэтому — нет. Я не люблю, когда меня к чему-то принуждают; и интриги старого дурака, который решил породниться с королевской семьей таким экстравагантным способом, мне тоже не по нутру. Девица получит мой подарок и мое согласие — и умрет. Надеюсь, ее судьба послужит тебе хорошим уроком?
Он ухватил ее личико — совершенное, словно вылитое из драгоценного фарфора, — за подбородок, и долго-долго смотрел в ее светлые глаза, удивляясь причудливой игре чувств и желаний, отражающейся в хрустальной глубине.
— Какая чудовищная, голодная алчность, — протянул Король, неприятно улыбаясь, глядя, как прекрасные черты Белой из Рода Воронов искажает чудовищная злобная гримаса. — Какое неистовое желание власти, поклонения, богатств! Из года в год я вижу в глазах моих подданных, приближенных, тех, кто называет себя моими друзьями только это — притворство и жадность! Быть может, ты права; быть может, мне не стоило ее убивать. Тогда я мог бы увидеть истинное бескорыстие в глазах безумной девушки… Может быть, в несчастной юродивой оказалось бы больше души, чем во всех вас, моих верных придворных!
Молодая женщина не ответила ему; на ее прекрасном лице ее выписалась такая лютая злоба, что Бьянка стала почти уродливой, страшной, черты ее исказились от смеси досады и злости. Король рассмеялся, потешаясь над ее бессилием и над тем уродливым чувством, в которое трансформировалось ее трепетное «люблю», которое она твердила ему в постели. Он отдернул руку, и так резко, что голова Бьянки мотнулась, словно он влепил ей пощечину.
— Иди, — неприязненно велел Король. — И забудь все, что ты тут видела и о чем мы с тобою говорили. Завтра я буду собираться на смотрины — и видят Духи Воронов, если ты посмеешь хоть слово пискнуть, хоть взглядом, хоть жестом выдать меня, я первой убью тебя, и ты моего падения не увидишь, и позлорадствовать не сможешь!
Глава 2. Красавица Изабель и чудовище Анна
Изабель родилась в пятницу, морозным январским утром.
Ее кожа была бела как снег, волосы — темны, как черное дерево, щеки — румяны, как кровь.
— Девочка, — сказала повитуха, любовно обмывая младенца. — Седьмая, мадам. Какая крепкая, славная! Ну, что твой грибочек!
Словом, красивее и здоровее ребенка нельзя было бы и пожелать.
Но едва народившись и закричав, как и положено всем детям всех миров, девочка вдруг смолкла, и роженица, порядком измученная, едва смогла найти в себе силы, чтобы приподняться на локтях и прошептать, задыхаясь:
— Что с моим ребенком?! Что с ним?
Повивальная бабка, испуганно смолкнув, замотала новорожденную в роскошные батистовые пеленки и передала ее на руки матери. Та, только глянув в личико ребенка, закричала от горя и боли, и без сил упала в постель.
Глаза на детском личике были нечеловечески спокойны и пусты, и лицо было неподвижным — словно кукольное. Да и само то, что девочка родилась седьмой, было знаком недобрым; и предчувствия, терзающие мать весь срок, подтвердились.
Она рыдала и проклинала мужа, который настоял на рождении седьмого ребенка, потому что судьба, уготованная ее маленькой дочери, была ужасна — а какая она может быть у человека, чей разум мертв, и души в маленькое тело при рождении не вложили?
Королю в ту зиму шел двенадцатый год; по крайней мере, так утверждали — ведь что можно было сказать наверняка о королевском наследнике, который долгое время жил в заперти, в королевском замке, обучаясь высшим магическим премудростям? Точно можно было сказать лишь то, что из всего выводка старого Короля-Ворона, произведенного на свет в течение последних трехсот лет, он был единственным наследником, который не умер при рождении и не зачах от болезни. Все говорило о том, что королевский род угасает, и страшное число — семь, семь, седьмая, — витало в воздухе. Родить в этот страшный год ребенка? Седьмого? Да еще после шести дочерей?! Леди Ворон так этого не хотела… Но суровый муж настоял.
Новорожденную малютку нарекли поистине королевским именем — Изабель. Королевская невеста Изабель. Росла она на диво ладной, красивой и здоровой — насколько только может быть здоровым несчастное безумное существо. Младенцем никогда не плакала. Ела, когда кормили, и спала, когда клали на бочок. Все остальное время тихо лежала в колыбели, глядя темными вороньими глазами в потолок — о да, Воронья порода и Воронья кровь были сильны в ней!
Немного подрастя, она не научилась говорить; она никогда не смеялась. Ребенком она никогда не плакала — даже если сильно ударится или обожжется о кочергу, когда отец отсылал ее помешать угли в камине.
Девушкой — была прилежна и тиха. Изабэль научилась вышивать и танцевать, как и полагалось каждой знатной даме, но по-прежнему не подавала никаких признаков разума. Она не испытывала привязанности ни к кому — даже к отцу, который берег ее как величайшее сокровище и явно гордился тем, что у него вышло получить у природы этот бесценный дар — Вместилище. О матери, которая отступилась от Изабель почти с самого рождения, и говорить не приходилось. Изабель смотрела на нее ровно так же, как смотрела на стену. Сестры втайне завидовали дивной красоте Изабель. Казалось, природа тоже готовилась к появлению этого необычного ребенка и у каждой из девиц отщипнула немного, чтобы сполна воздать несчастной. У одной из сестер глаза были маленькими и тусклыми, у другой —