— Ты чего стоишь, Юрик? Садись давай. И не вздумай сказать, что не пьёшь!
— Пью, — сказал Науменко и сел.
— Вот и правильно. А то я на конгрессе недавно Витьку Шерстнёва встретил. Помнишь его? Ну вот. Не пью, говорит, печень. Ну, поехали!
Они выпили, и Науменко стал накладывать гостю салат с мидиями.
— Вот попробуй, — сказал он, совершенно не понимая, как себя вести. Поведение Остякова было столь странным, что профессор решил пока сделать вид, что всё нормально, так и должно быть и он ничуть не удивлён. Может быть, они все там, в Мировом Совете, с «глушилками» в гости ходят. — Тебе раньше такой нравился. Светлана не забыла, специально для тебя приготовила. Она придёт скоро…
— Это плохо, — перебил его Андрей. — Тогда давай сразу о деле.
Он вмиг стал очень серьёзен, теперь глаза из-под нависших бровей смотрели цепко и чуть печально.
— Светлане про наши дела слышать ни к чему. Вообще никому этого слышать не надо. Иначе зачем бы я к тебе с этим агрегатом припёрся?
— Андрей, за тобой следят? — спросил Науменко.
— За тобой следят, идиот! — закричал Остяков. — Ты зачем, дурак, своего студента в резервацию отправил? Зачем допуск ему оформил?!
— Я не понимаю, — пробормотал Науменко. — У парня практика, ему работу писать надо, я его научный руководитель…
— В карантине Санитарной Службы будешь научно руководить, — пообещал Остяков и выпил, потом вскочил, навис над Науменко, размахивая руками. — Ты же представить себе не можешь, какой клоповник разворошил, какие там дела делаются и какими людьми. Это, брат, такие люди, что я вот все дела бросил и к тебе прибежал. А у меня делегация глубоководников, они свою республику на дне Адриатики хотят из юрисдикции Совета выводить. А мне говорят, иди к своему корешу, решай проблему. И вот я здесь!
Последние слова Остяков произнёс дурашливым голосом и шутовски раскланялся. А профессор только сейчас заметил, что по-прежнему держит в руках салатницу и жадно поглощает мидии, обильно сдобренные майонезом. Мне же нельзя, опять всю ночь изжога мучить будет, я же на диете, подумал он. Науменко поставил салат, вытер губы кулаком и тоже сердито заявил:
— Если твои важные люди такие страшные секреты развели вокруг резервации, зачем они мне документы на Серёжу выдали?
— Да никто и не подумал, что твой ученик таким шустрым окажется, — снова усаживаясь, сказал Остапенко. Лицо его стало багровым, он налил воды и выпил. — Всегда как было? Ну, приедет человек с бумажками, всё у него оформлено, а военные говорят — пошёл вон, не пустим. И всё. Пошумит бедолага и уедет жалобы строчить о том, как СС научному прогрессу препятствует. А твой дураком прикинулся, шуметь не стал, а на территорию чуть было не проник! Настырный.
— Серёжа — он такой, — с гордостью за ученика произнёс Науменко. — С виду тихоня, но в погоне за научной истиной становится просто тигром!
— Ну так с него шкуру снимут. Я не шучу. Если хочешь спасти парня, отзывай его срочно. И прикажи забыть всё, что видел. У тебя же есть с ним связь?
— Была, но он уже пару дней не отвечает на вызов, — растерянно сказал Науменко.
— Плохо. Это очень плохо. Значит, думай, как его оттуда вытащить. Хоть сам поезжай. Только я тебе по старой дружбе советую, к резервации даже не приближайся.
— Ты пойми, Андрюша, — виновато начал профессор. — Мы же учёные, а там совершенно уникальный материал для исследований…
— Ты хочешь Светку вдовой оставить?! — заорал Остяков.
— Не кричи на меня, — сквозь зубы выдавил Науменко.
Они сидели и сверлили друг друга взглядами, когда послышался шум в прихожей.
— Света пришла, — спокойно сказал профессор. — При ней ни слова.
— Само собой, — ответил Остяков. — Пойду здороваться.
Он грузно понялся и вышел. Науменко услышал, как Светлана восторженно воскликнула «Андрюшка!», и подумал: а твой-то какой в этом интерес, Андрей Александрович? А он ведь определённо есть, я тебя знаю.
* * *
Во время погрома профессор, Башмак и Аня отсиживались у тёти Шуры. Были опасения за безопасность соседки. Тётю Шуру все лебы, конечно, уважали, но мало ли что, когда такое творится. А она гостям была рада и с профессором, как понял Башмак, состояла в давних приятельских отношениях. Они сидели вчетвером за круглым столиком и пили чай с баранками. Было очень уютно, вот только время от времени по улице проезжал кто-нибудь с дикими воплями, и тогда тётя Шура ёжилась в своём антигравитационном кресле.
Под утро постучали в ставни, и тётя Шура строго спросила:
— Кто там?
— Это я, Гоша, — послышалось с улицы. — Ари Шура, у тебя всё в порядке?
— Всё хорошо, Гоша, спасибо.
— Неспокойно нынче, благородная ари, не сидеть бы тебе одной.
— Я не одна, — ответила тётя Шура. — Со мной шагатели здесь.
— А, вот и ладно, — обрадовался кузнец. — Шагатели — это хорошо, пойду я.
Было слышно, как Гоша стал уходить и снова вернулся.
— Ари Шура! — позвал он. — А Спиц-то повесили. Такие дела. Вот.
Гоша ушёл, они снова сидели в тишине, а Завадский посматривал на Башмака с сильным недовольством. А вот Аня, напротив, глядела на него влюблёнными глазами, и Башмаку это было очень приятно. После смерти родителей он и не помнил, чтобы на него так смотрели. Видимо, лицо у Башмака делалось иногда совсем уж счастливое, потому что Завадский, когда на улице уже светало, не выдержал:
— Доволен? — вкрадчиво спросил он. — Друга спас, да?
— Не, ну а чё? — не понял Башмак. — Ты, Владимир Петрович, чем недоволен? Сам же говорил, Тапок наша единственная надежда из резервации выбраться!
— Была! — Профессор воздел над столом указательный палец и стал тыкать им в лицо Башмаку, так что тот отпрянул. — Была надежда, пока ты не влез. Тебя кто просил с камерой соваться?! Зачем про демонов плёл, как вообще до такой херни додумался?!
— Ты же сам меня на съёмку посылал! — возмутился Башмак. — А про демонов я соврал, потому что они Тапка уже вязать начали, нельзя было медлить.
— Ну и связали бы, ничего бы с ним не случилось. Мне надо было со Спицами переговорить, и со съёмкой посёлка на руках я бы всё уладил по-тихому.
— Вот именно, что по-тихому, — тоже закипая, ответил Башмак. — А мне, может, по-громкому милее? Ты, может, бесишься, что твоих приятелей на площади вздёрнули, переживаешь?!
— Дурак ты, парень! — совсем вышел из себя профессор. — Я от этих приятелей почти сто лет на Подстанции прятался, только чтоб они меня лишний раз не увидели, не припомнили творческие разногласия. А ты теперь так же от своего учителя скрываться будешь. И про эту съёмку не вздумай никому рассказать, особенно Тапку. Говори,