Дыра получилась как раз, чтобы ему протиснуться. Надо лезть, а страшно. Башмак вздохнул, скинул в трубу рюкзак. Подумал с тоской, надо было зайти на могилку великого шагателя Семецкого, посидеть. Хорошая примета.
Он включил налобный фонарь, зажмурился и спрыгнул. Встал на четвереньки и, толкая перед собой рюкзак, стал пробираться. В трубе было сыро, очень душно, воняло говном каким-то. На ладонях очень быстро полопались свежие мозоли, и Башмак снова надел резиновые перчатки. А вот колени он предусмотрительно заранее замотал тряпками. Труба всё тянулась и тянулась, и Башмак привычно затянул шагательскую дорожную:
Песня уносилась в трубу гулким эхом, и было уже не так страшно, а даже интересно, даже весело становилось Башмаку, потому что понимал он — никто здесь до него не ползал и не каждый бы вот так отважился в древнюю трубу спуститься, которая, может, уже так проржавела, что продавит её сейчас сверху песочек и похоронит заживо отважного шагателя, вообразившего себя трубопролезателем. И ведь не ради выгоды полез, не за барахлом, а товарища от верной смерти спасал! Очень собой гордился в этот момент Башмак и ничего уже не боялся, поэтому чуть не помер, когда услышал впереди негромкое:
— Эй…
Башмак весь заледенел в душной трубе, замер, трясущейся рукой выключил фонарь и на ощупь достал из рюкзака лопатку, перехватил поудобнее за черенок. А из темноты опять донеслось:
— Эй, кто здесь? Помогите!
Тогда шагатель, потихоньку отползая назад, спросил:
— Ты кто?
— Я Серёжа, — ответили ему. — Я ногу сломал. Я умру, если вы мне не поможете…
— А как же тебя сюда занесло, Серёжа? Этой трубе больше ста лет. Как ты тут оказался, твою мать?! — Башмак уже пришёл в себя, и недавний страх выходил из него адреналиновой злостью.
— Вход в эту трубу мне показал Пека, — ответил Соломатин. — Я вам всё расскажу, только не найдётся ли у вас глотка воды? Я, видите ли, разбил свой фонарь, а потом в темноте пролил всю воду из фляжки.
— Ах, Пека показал, — ехидно восхитился Башмак. — Тогда понятно. Так вот прямо взял и показал?
— Не сразу. Я ему заплатил.
После этих слов, произнесённых совсем уже слабым голосом, неведомый шагателю Серёжа тихонько застонал. Матерясь про себя, Башмак снова включил фонарь и пополз вперёд, теперь уже по-пластунски. Потому что в правой руке продолжал сжимать лопатку. Вскоре он разглядел лежащее впереди тело. Парень не подавал признаков жизни.
— Слышь, шагатель! — крикнул Башмак. — Не боись, сейчас поможем.
Он подобрался вплотную, отвинтил крышку с фляги, полил водой запёкшиеся губы пострадавшего. Сергей начал жадно глотать воду, но глаз не открыл. Напившись, снова застонал. Башмак осмотрел его ногу, присвистнул. Спросил:
— И как же ты, ползая на карачках, умудрился ногу сломать?
— Там дальше труба резко перепад по высоте делает. Я не заметил и свалился, — шёпотом ответил Сергей.
— Внимательнее надо быть, — задумчиво сказал Башмак, вытаскивая из рюкзака аптечку.
А дальше началось то, что потом Башмак очень не любил вспоминать. Он приматывал бинтом к черенку лопатки сломанную ногу Серёжи. Серёжа очень сильно кричал. Он просил его не трогать и даже пытался драться. Ему было очень больно. Но Башмак всё же зафиксировал ему ногу, примотав с внутренней стороны ещё и ножны от тесака, который всегда таскал с собой.
Потом они оба приходили в себя, и, когда Серёжа перестал блевать, Башмак снова напоил его водой, напился сам и сказал:
— А теперь скажи мне, Серёжа, откуда ты всё-таки взялся. Я ведь думал, шагателей всех знаю. Ты с Комендатуры или с Обсерватории? Со Складов, может?
— Не понимаю, — сказал Соломатин. — Я студент четвёртого курса филологического факультета Университета Генетической Социологии. Я на практику приехал.
И тогда Башмак понял, что он только что спас человека из большого мира. Который видел горы и море. Для которого шагать так же естественно, как дышать.
* * *
— Вы мошенники! — орала Любовь Петровна и дёргала Завадского за рукав. — Девчонка взяла деньги и не принесла товар, а ведь она уходила на Главную Станцию, я видела! И Башмака я тоже видела. Вы ему мои денежки отдали?! Вы банда!
— Благородная ари, что вы такое говорите? Шагатели никогда не обманывают, это же всем известно, — пытался образумить её профессор. Аня горько плакала, закрыв лицо руками. — Аня просто не дошла, она в песок провалилась, в зыбучку. Чуть не погибла.
— Что ты мне врёшь? Я не дура, я знаю — из зыбучки ещё никто не выбирался!
— Так Башмак её и спас. Откопал, вернуться помог.
— А-ха-ха-ха, — гомерически расхохоталась Любовь Петровна. — Думаешь, я поверю, что он вот специально там с лопатой гулял?!
— Лыжами он её откопал, — уже теряя терпение, сказал Завадский. — А если бы понадобилось, то и руками песок разгрёб, не бросил.
— Нет, про Башмака я дурного не скажу, — чуть остыв, Любовь Петровна отпустила рукав профессора и поправила причёску. — Но на вас я составлю жалобу заведующим, и вы же мне её на Главную Станцию отнесёте, никуда не денетесь. И деньги вернёте с процентами!
Она развернулась и стремительно поехала к выходу, но в дверях столкнулась с аром Малинниковым, толстым дядькой с красным от вечной гипертонии лицом. Малинников на своей коляске с усиленными шинами потеснил соседку и грозно спросил:
— Опять скандалишь, Петровна? Тебя, наверное, аж на Обсерватории слыхать. А ведь гласит Инструкция: верноколёсный угоден Колесу созерцающим вращение Его. А ты вопишь с утра, какое тут созерцание?
Любовь Петровна фыркнула и выехала, не удостоив Малинникова ответом. Она его презирала, он плохо играл в шахматы, предпочитал преферанс. Малинников проводил её взглядом, покосился на плачущую Аню, неодобрительно покачал головой. Подъехал к сидящему за столом профессору, протянул руку.
— Здорово, сосед.
— Привет, Фёдор. — Завадский пожал протянутую руку, встал, достал из шкафчика стаканы.
— Ну, де-е-ед, — сказала Аня.
— Молчи, — махнул рукой профессор.
Аня шмыгнула носом и ушла в другую комнату. Малинников, уже выложивший на стол огурцы, помидоры и несколько луковиц, замер на секунду, заметив облепленные пластырем Анины ступни, и выставил бутылку. Профессор порезал овощи, обильно посыпал солью.
— Пошла, значит, девка? — спросил ар и разлил самогон по стаканам.
— Пошагала, — ответил Завадский.
Они выпили и захрустели — профессор луковицей, а Фёдор огурцом. Завадский сразу налил по второй. Выпили ещё. Профессор закусил таблеткой. Посидели молча, подождали. Стало хорошо, и Малинников спросил:
— Ты радио слушал?
— Да. Казнь. Знаю, — отрывисто сказал Завадский.
— Ну и к чему бы это?
— Решили гайки закрутить, — пожал плечами профессор.
— Это ясно. Но