Никто не знал, как спастись от черной смерти. Посты и молитвы не помогали. Тогда люди кинулись искать спасения в веселье. Процессии танцующих, призывающих к милости святого Валлиброда, — защитника от чумы — потянулись по улицам и дорогам. Одно из таких танцевальных шествий изобразил на холсте, датированном 1569 годом, художник Питер Брейгель Старший. Картина находится в Амстердамском государственном музее. Этот обычай — устраивать массовые танцы для борьбы с чумой, несмотря на его полную бесполезность, долго сохранялся среди голландских и бельгийских крестьян.
В начале XVI века вышла книга «Противочумный режим, составленный врачами Базеля». На анатомических таблицах этого издания черными кружками обозначены бубоны различной локализации (бедренные, паховые, подмышечные), а линиями были указаны вены, из которых следовало производить кровопускание в том или ином случае. Поскольку наиболее типичным для чумы является бедренный бубон, то на всех гравюрах и рельефных скульптурных изображениях святого Роха, покровителя чумных больных, последний демонстративно выставляет напоказ бубон, расположенный именно в этом месте.
Заглядывая в прошлое, стоит вспомнить эпидемию чумы 1542–1545 годов, разразившуюся в Женеве, где обосновался один из вождей церковной реформации Кальвин. Проповедники, требовавшие обязательно звать священника к постели больного, испуганные смертью одного из своих собратьев, нарушили собственные установления. Среди них не нашлось никого, кто бы отважился пойти в чумной госпиталь и выполнить свой долг духовника. В оправдание Кальвин вынужден был заявить, что «не годится оставлять всю церковь на произвол судьбы, дабы помочь ее части». А чтобы жители города не обратили свой гнев против трусливых пастырей, Кальвин попытался отвлечь народ судебным процессом над нищими. Несчастных пытками заставляли сознаться в том, что это они вызвали чуму с помощью дьявольской мази, которой намазывали дверные ручки. Но уловка не достигла цели, и престиж Кальвина сильно пошатнулся. Этот эпизод красочно описан С. Цвейгом в очерке «Совесть против насилия. Кастеллчо против Кальвина».[6] Россию чума также посещала издавна. Еще несторовская летопись упоминает, что в 1090 году в Киеве от «мора» в течение двух недель погибло 7 тысяч человек. На протяжении XIII–XVIII столетий чума неоднократно опустошала Киев, Москву, Смоленск, Чернигов. В XIV веке в Пскове и Новгороде она уничтожила две трети населения, а в Глухове и Белозерске все жители вымерли поголовно.
Когда чума вспыхнула в Пскове, обезумевшие от ужаса жители города направили послов в Новгород к епископу Василию с просьбой приехать к ним и вымолить у бога прощение. Епископ прибыл в Псков, обошел его с крестным ходом и по дороге в Новгород скончался от «черной смерти». Новгородцы поместили гроб с телом своего духовного владыки в Софийском соборе, и народ повалил толпами для последнего прощания. Трагические последствия не замедлили сказаться: в городе вспыхнула эпидемия, которая затем двинулась дальше, не пощадив и Москвы.
Летописные сказания той эпохи нашли отражение в «Истории Государства Российского», составленной Н. М. Карамзиным. «Язва, которая со времен Симеона Гордого посещала Россию, ужаснее прежнего открылась в княжестве Василия Дмитриевича во Пскове и в Новгороде, в областях Московских, Тверских, Смоленских, Казанских. Признаки и последствия оказывались те же: железа, кровохарканье, озноб, жар и смерть неминуемая. Иногда приходила сия гибельная чума во Псков из Ливонского Дерпта, иногда из других мест, или возобновлялась от употребления вещей зараженных». Это описание, надо сказать, говорит о бубонной («железа») и легочной («мор харкотный») формах чумы.
Историк повествует, как суеверные псковитяне, желая смягчить небо, сожгли двенадцать женщин, объявленных ведьмами. Зная, что древнейшая церковь в их городе была посвящена святому Власию (покровителю скота), отстроили ее заново на старом месте. Во второй половине XIV века сложилась самобытная школа псковского зодчества; она нашла отражение в оборонительных и церковных сооружениях, отличавшихся суровостью композиции и простотой наружной отделки. Некоторые из них сохранились до наших дней лишь частично, например церковь Рождества в «Довмонтовом городе», построенная в 1388 году по обету, данному жителями Пскова во время мора. Другие, относящиеся к той же эпохе, отреставрированы, например церковь Василия на Горке, впервые упоминавшаяся в 1377 году.
Однако строительство божьих храмов не спасало от чумных эпидемий. В 1466 году «…язва, называемая в летописях железою, еще искала жертв в Новгородских и Псковских владениях, где, если верить исчислениям одного летописца, в два года умерло 250 652 человека». Эта смертоносная язва «снова открылась во Пскове, где с октября 1552-го до осени 1553 года было погребено 25 тысяч тел в скудельницах, кроме множества схороненных тайно в лесу и в оврагах. Узнав о сем, новгородцы немедленно выгнали псковских купцов, объявив, что если кто-нибудь из них приедет к ним, то будет сожжен со своим имением. Осторожность и строгость не спасли Новгород: язва в октябре же месяце начала свирепствовать и там и во всех окрестностях».
А через тринадцать лет вспыхнула новая эпидемия чумы. «В июле 1566 года началось моровое поветрие в Новгородской Шелонской пятине, а через месяц и в Новгороде, Полоцке, Озерище, Невке, Великих Луках, Торопце, Смоленске. Люди умирали скоропостижно, знамением, как сказано в летописи: вероятно, пятном или нарывом. Многие деревни опустели, многие дома затворились в городах; церкви стояли без пения, лишенные иереев, которые не берегли себя в усердном исполнении своих обязанностей».
В Екатерининском парке города Пушкина (бывшее Царское Село) из розового мрамора воздвигнуты Орловские ворота, на которых высечена история победы над «моровой язвой», разразившейся в царствование Екатерины II. Официальный отчет о ликвидации этой эпидемии, представленный более чем на 600 страницах, озаглавлен весьма пространно: «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год, с приложением всех для прекращения оной тогда установленных учреждений» (СПб., 1787 г.). Однако народным волнениям, вспыхнувшим во время чумы, в нем не отведено и двадцати строк. Зато подвиги графа Григория Орлова, получившего от царицы неограниченные полномочия в этот смутный период, расписаны достаточно подробно.
Мемуарные записи свидетельствуют, что москвичи не столько боялись чумы, сколько карантинов и больниц, и поэтому скрывали больных. Они не хотели отрешиться от христианского обычая обмывать покойников, давать им «последнее целование», провожать до могилы, хотя все это лишь способствовало дальнейшему распространению эпидемии. К мнению врачей и наиболее просвещенных представителей духовенства, пытавшихся ввести ограничения в исполнение этих обрядов, прислушивались весьма неохотно. Жертвой толпы стал, например, архиепископ московский Амвросий (Зертис-Каменский). Он отменил старинный обычай собираться утром безместным священникам у Спасских ворот, где их нанимали служить обедню, петь молебны, отправлять панихиду; приказал священникам исповедовать и причащать больных, не прикасаясь к ним, а через двери и окна; не отпевать умерших, не завозить их в церковь, а отправлять прямо на кладбище; запретил крестные