Запертую калитку Григорий открыл под многозначительным взглядом Власа. Открыл без особых проблем, втолкнул внутрь Митяя, сунулся сам. Двор охраняла лохматая дворняга. Должна была охранять, но сейчас она молча лежала, распластавшись на земле, у лап одного из Горынычей. Вот и хорошо, лишний шум им ни к чему.

Дальше действовал Влас, крадущейся походкой подошел к крыльцу, постучал в окошко условным стуком. Какое-то время, Григорию показалось, что целую вечность, ничего не происходило, а потом по-стариковски сухая рука отдернула занавеску, в окне показалось сморщенное, похожее на печеное яблоко лицо.

– Кто там? – сварливо спросил скрипучий голос.

– Свои, Тимофей Иванович, – сказал Влас и встал так, чтобы старик мог его разглядеть.

Разглядывали Власа долго, снова целую вечность, а потом занавеска вернулась на прежнее место и потянулись минуты ожидания.

– Что-то он не спешит, – сказал Григорий зло.

– Возраст. – Влас пожал плечами. – Сейчас откроет.

Словно в подтверждение его слов из-за двери послышались шаркающие шаги, и дверь с неожиданной силой распахнулась.

– Что ж вы такое творите, Влас Петрович? – послышался из полумрака сеней все тот же сварливый голос. – Фрицы кругом, а вы среди бела дня!

– Обстоятельства, Тимофей Иванович, – сказал Влас, как показалось Григорию, смущенно. – Мы войдем?

– Да заходите вы уже быстрее! Одного не могу понять, почему Жучка молчит? Она ж чужих непременно облаивает.

– Так мы свои, – сказал Григорий, втаскивая в сени Митяя. Следом задвинулся Сева. Влас вошел последним и тут же запер дверь на засов.

– Идите в комнату! – Велел старик. – Его скрюченный силуэт уже виднелся в дверном проеме. – Раненого кладите на диван. Я сейчас приду, только вымою руки.

Вдвоем с Севой они уложили окончательно обессилевшего Митяя на обшарпанный кожаный диван и остались стоять над ним истуканами.

Старик вернулся на удивление быстро, в руках у него был потертый медицинский чемоданчик. Сам же он чем-то неуловимо напоминал Зосимовича, хоть и был лет на двадцать старше.

– Ну-с, давайте посмотрим, что у нас тут, – сказал он, закатывая рукава некогда белой, а сейчас пожелтевшей от частых стирок сорочки. Глядя на эту сорочку, Григорий как-то сразу понял, что живет Тимофей Иванович один, без женщины. Ни одна уважающая себя хозяйка не допустила бы такого безобразия. Вот его Зося все белое сначала кипятила, а потом еще и крахмалила. В сердце кольнуло. Как давно он не вспоминал свою Зосю? Давно… Но сейчас воспоминание это было светлым, не пугающим. И перед внутренним взором Зося встала той, какую он привык видеть и хотел помнить – веселой, рыжеволосой, зеленоглазой.

А старик уселся на придвинутый Власом табурет, на соседний поставил свой уже раскрытый чемоданчик. Лицо ее выражало теперь не неудовольствие, а озабоченность.

– Разденьте его, – сказал он, прилаживая на переносицу очки. Одно из стекол было разбито, дужка замотана пластырем. – Ну, давайте живее, господа!

– Господа, – хмыкнул Сева, но под строгим взглядом Григория тут же залился смущенным румянцем.

Митяя Григорий раздел сам. Раздел, отступил в сторонку, вперил взгляд в старика.

Тот, вопреки своей прежней неспешности, сейчас действовал быстро и ловко. На весь осмотр ушло совсем немного времени.

– С лихорадкой понятно… – бубнил он себе под нос, – лихорадка из-за пневмонии. Но, господа, имеет место серьезнейшая кровопотеря. Откуда?

Он снизу вверх посмотрел сначала на Власа, потом на Григория.

– Мы не знаем Тимофей Иванович, – быстро сказал Влас. – Отбили парня у немцев уже вот таким.

Это был правильный ответ, и за этот ответ Григорий был Власу безмерно благодарен. А старик уже внимательно разглядывал запястье Митяя. То самое, со следами…

– Странная рана, – снова бубнил он себе под нос. – Странная, но ведь не смертельная? А других я не вижу. И внутреннее кровотечение я могу исключить с высокой долей вероятности. Не понимаю! – Он отпустил руку Митяя, и та безвольно повисла.

– Доктор, что-нибудь можно сделать? – спросил Григорий и не узнал собственный голос.

– Все, что от меня зависит, но меня изрядно смущает эта казуистика. Сделать бы сейчас общий анализ крови… Эх, нет у меня доступа к лаборатории!

– Тимофей Иванович, надо парня спасать, – сказал Влас очень тихо и очень твердо. – Если мы хоть чем-то можем вам помочь…

– Можете. – Старик со стоном встал с табурета. Даже стоя он был ниже Григория на две головы. – Но мне нужно знать его группу крови…

– Четвертая! – сказал, почти выкрикнул Григорий. – Четвертая, я точно знаю. У него в детстве был фимонозный аппендицит…

– Флегмонозный, – поправил доктор ворчливо. – Флегмонозный аппендицит.

Григорию это казалось незначительным, но спорить он не стал.

– Как скажете, доктор. Но про четвертую группу я точно знаю.

– Универсальный реципиент. – Старик удовлетворенно кивнул. – Это хорошо. А вы родственник?

– Отец.

– И какая у вас, сударь, группа крови?

– Я не знаю…

На самом деле он знал, четвертая, резус положительный. Как и у Митяя, но разве можно переливать сыну такую кровь?..

– У меня первая, – выступил вперед Влас. – Тимофей Иванович, помните, когда Степана Липского ранили, вы ему мою кровь переливали? Вы меня тогда тоже называли универсальным…

– Донором. Вы, Влас Петрович, универсальный донор. И, наверное, можно утверждать, что молодому человеку повезло.

– Он у меня фартовый, – сказал Григорий шепотом.

– Ну, о фартовости его мы будем судить после инфузии, – проворчал старик. – А теперь работаем, господа! Мне потребуется помощь!

И как-то все завертелось-закрутилось. Они только и успевали выполнять распоряжения Тимофея Ивановича. А когда началось само… переливание, Григорий вышел из дома. Нет, ему не хотелось крови. И желания впиться в чью-нибудь глотку у него тоже не было. Но показалось, что так будет правильнее и надежнее. От греха подальше, от этого острого, с металлическими нотками кровяного духа.

Снаружи его ждали оба Горыныча. Костяная башка, видно, где-то шлялся. Лохматая докторская собачонка забилась в будку и не казала носа. Григорий пошарил по карманам, нашел папиросы, закурил.

– Вот такие дела, – сказал он одному из Горынычей. И тот, кажется, кивнул в ответ. – Как жить-то нам теперь?

Горыныч лег у его ног, положил голову на черные, как ночь, лапы, закрыл глаза.

– Как думаешь, если фон Клейст жив, то может и Танюшка тоже?

Горыныч открыл глаза, посмотрел очень внимательным, испытующим взглядом.

– Я обещал помочь тебе ее отыскать. Помню. – Григорий глубоко затянулся. – Я все для этого сделаю, если придется, костьми лягу. Дай мне только Митяя вытащить. Перед ним у меня тоже должок. Понимаешь?

Горыныч вздохнул и вдруг положил голову Григорию на колени. От Горыныча шел холод. Если бы Григорий был очень впечатлительным, то сказал бы – могильный холод, а так лишь поежился и поднял воротник. Второй Горыныч тоже улегся рядом, обвил длинным змеиным хвостом щиколотки Григория, тихо рыкнул. Григорий и его погладил по голове. Для полной пасторали не доставало лишь Костяной башки. Но этот всегда был сам по себе. Такой вот свободолюбивый.

– Вы только деду на глаза не кажитесь, – сказал Григорий шепотом. – Вообще никому не кажитесь. Издалека вы может за собак и