Я убирала у ворот, когда заметила что-то маленькое, сидящее под первыми тории.
Я с интересом спустилась по большой лестнице, минуя по две ступеньки за шаг. Маленькая лиса-оригами сидела на нижней ступеньке, одна. Я подняла лесу, и ребенок запел вдали песню, голос девочки разносил ветер:
— Кагомэ, Кагомэ… окружу, окружу…
Браслет нагрелся. Я оглянулась, ожидая увидеть хихикающую Ами за одной из колонн ворот. Она переросла баловство детей в стиле канчо* в пять. В шесть она увидела достаточно программ по телевизору, чтобы научиться шуткам сложнее.
— Ами? — спросила я. Ответа не было. Ветки дерева шуршали от ветра. Воздух тянул за выбившиеся волоски у моей шеи, поясницу покалывало. Тело что-то ощущало, но разум не мог понять, что. — Ау?
Каменные ступени были пустыми, но мне казалось, что на меня посмотрела тысяча глаз, их взгляды задевали мою кожу, мои волосы и грудь. Страх развернулся в спине, что-то безглазое и примитивное. Я попятилась и повернулась, взбежала по ступенькам, устремилась к храму.
Лиса-оригами покалывала ладонь, когда я добралась до вершины лестницы. Я согнулась, тяжело дыша. Я оглянулась, но внизу были просто врата. Я говорила себе, что не было ничего странного в появлении оригами у храма синто. Это было подношение, не предупреждение. Или это баловался ребенок.
«Все хорошо», — я убрала оригами в карман. Солнце спустилось сильнее по небу, мерцало за ветками.
Через двадцать минут я закончила подметать в главном дворе. Я пошла к кабинету, чтобы переодеться, но заметила белую вспышку. Я замерла и охнула. Вторая лиса-оригами сидела на плоской площадке у пруда. Я пропустила эту лису до этого? Нет, я бы заметила ее, она была не на месте.
Ветерок гремел табличками эма на рамах неподалеку. Я вздрогнула, пульс колотился, напоминая старый телефон деда звуком, а потом закатила глаза от своей реакции. Я сняла лису с камня, чтобы отнести в кабинет. Это была просто сложенная бумага, которую я могла поймать пальцами.
Вдали гудели машины, деревья закрывали от криков и смеха людей, превращая звуки в приятный гул. За всем этим продолжалась детская песня:
— Kago no naka no tori wa… птица в клетке…
Уже ближе.
— Ами? — я замерла и повернулась ко двору. — Если это шутка, я заставлю тебя идти домой одну! В темноте!
Хихиканье разносилось по храму. Я цокнула языком и сунула руку в карман, ожидая, что острые углы бумаги вопьются в пальцы.
Но карман был пустым.
Первая лиса пропала.
* канчо — игра японских детей, когда они складывают ладони и указательными пальцами пытаются попасть в анус противника, пока тот их не замечает
Три
Храм Фуджикава
Киото, Япония
Я сунула руку в карман, порылась, едва дыша.
«Ами как-то украла ее у меня? — это было невозможно. Моя сестра всякое умела, но не была хитрым вором. — Что-то не так, — от этого мне стало не по себе, кости словно стали изо льда. Мне нужно было найти дедушку. — Сейчас».
Я поспешила по двору. Дедушка вечером пил чай в чайном домике храма, каким бы ни было время года. Он говорил, что находил красоту в любом времени года, и в его возрасте — он был бодрым даже в семьдесят пять — каждый месяц ощущался быстро и горько, как цветы вишни.
Как и ожидалось, я нашла его в чайном домике, на веранде. Он смотрел, как кои плавают под прозрачной поверхностью пруда. Он все еще носил наряд храма с черными хакама, держал в морщинистых ладонях чашку чая. Его волосы были когда-то черными, как полночное небо, а теперь были серебряными, как луна, сияли в последних лучах дня. Он поднял взгляд, когда я приблизилась, улыбаясь.
— Добрый вечер, Кира, — сказал дедушка.
Я поклонилась ему, а потом прислонила метлу к низкой ограде чайного домика.
— Здравствуй, дедушка. Как твой чай?
— Это не важно, — сказал он, я подошла к нему на веранде. — Слышишь голос на ветру? Что-то сегодня не так, другие храмы в районе сообщают, что ёкаи переполнили их улицы. Пока что нам везет, но были уже отчеты о жестокости на севере.
— Не очень везет, — я показала ему лису-оригами. Дедушка нахмурился. Он опустил чашку и забрал лисичку из моих рук. — Я нашла это у ворот храма. Я положила ее в карман, а через минуты потеряла…
Я замолкла, переживая из-за выражения лица дедушки. Морщин на его лбу стало больше, они стали глубже, тени провели линии на его коже. Мне стало не по себе. Он крутил лисичку в руках, разглядывая ее со всех сторон.
— Вот урок по онмёдо для тебя, — он сжал хвост лисы большим и указательным пальцем и поднял ее. — Это шикигами, слуга, которого онмёджи и ёкаи используют в ритуалах. Я его не призывал, и его магический резонанс мне незнаком.
— Что это значит? — мой голос дрожал от тех слов.
Дедушка поднял руку, чтобы я молчала.
Ветер поднялся снова, шепча:
— Itsu, itsu, deyaru… когда, о, когда мы встретимся?
Мой браслет вспыхнул быстро и ярко, и мне показалось, что звенья замерзли. Я сжала запястье от боли.
— Слушай внимательно, — сказал дедушка, встав на ноги. — Иди к дому, забери сестру. Спрячьтесь в подвале под Сэймэй-мотомия.
— О чем ты говоришь? — прошептала я. — Зачем?
Он взял палочку благовоний из ближайшей керамической чаши, коснулся горящим кончиком лисы-шикигами. Огонь пожирал бумажные лапы шикигами, дедушка сказал:
— Иди. Не покидайте подвал, пока я не приду за вами. В мотомии сильные защитные чары. Они вас уберегут.
Страх был как медь и желчь на языке. Я встала, ободранные колени болели.
— Дедушка…
— Не спорь со мной, Кира! Иди.
Я развернулась и спрыгнула с веранды, побежала по тропе, схватив метлу. Дедушка жил в скромном доме на землях храма, делил сад с комнатами жрецов. Сэймэй-мотомия — маленький храм — стоял на краю его сада. Это было последнее изначальное здание тут. Оно почитало нашего самого известного предка, Абэ-но Сэймэя. Он был самым талантливым онмёджи, магом и экзорцистом в Японии.
Я выбежала на главную дорожку. Справа возвышалось главное святилище, двор и пруды, впереди за высокой оградой скрылись дом дедушки и общежития.
Что-то завизжало во тьме. Звук проехал по моей коже, будто мог оставить синяки. Крик донесся из передней части храма, разлетелся эхом в сгущающейся ночи. Мужчины закричали. Кто-то вопил. Страх сделал мою голову легкой, словно она могла улететь, как фонарик на фестивале. Путь темнел. Я прижимала метлу к груди, сердце быстро колотилось об ребра.
«Храм должен быть защищен от жестоких ёкаев, — сказала я себе. — Он должен быть безопасным».
За мной щелкал звук, словно цикада, но громче. Шум грохотал в моих костях. Я повернулась. За мной тени тянулись по воздуху. Ёкай выбралась из нитей паутины на земли храма. У нее были голова и торс красивой