Для дачи показаний вызвали Уока. Отец не спускал с него глаз. Коричневая рубашка, честное лицо; Уокер-старший — прораб из «Тэллоу констракшн». Компания владела фабрикой, в дыму которой задохнулись мечты соседнего городка стать, как и Кейп-Хейвен, курортным. Тем летом Уок начал ездить с отцом на стройку. Всерьез думал о работе в «Тэллоу констракшн». Напяливал комбинезон, стоял, смотрел на серый грунт в котловане, на трубы. Недра земные завораживали, строительные леса возвышались подобно собору.
В зале суда Уок встретил отцовский взгляд, прочел в нем гордость и правдивыми, исчерпывающими своими показаниями предрешил судьбу Винсента.
— Я не обязана и дальше жить одним прошлым, — сказала Стар.
Уок сварил кофе и вышел с чашками на террасу. Птицы, отнюдь не паникуя, спорхнули с качелей. Уок уселся на старом стуле.
Стар стала обмахивать разгоряченное лицо.
— Сам его заберешь?
— Он написал, чтобы я не утруждался.
— Но ты все равно поедешь?
— Да.
— Не рассказывай ему… про меня. Ну и про все про это.
Коленка у Стар подрагивала, палец выбивал дробь на ножке стула — куда только девалась недавняя оживленность?
— Он же будет спрашивать.
— Мне его не надо. Ни в этом доме, ни вообще.
— О’кей.
Она прикурила и закрыла глаза.
— Я слыхал о новой программе, которая…
— Стоп. — Стар вскинула руку. — Сказала ведь уже. Покончено с этим. Точка.
Много лет Уок возил ее в Блейр-Пик. Ежемесячно. Психиатр попался толковый, прогресс был налицо. Уок пережидал сеансы в забегаловке — они длились по три часа, а порой и больше. По окончании Стар ему звонила. Иногда с ними ездили Дачесс и Робин. Устраивались на заднем сиденье, молча смотрели в окно — словно видели позади блаженное неведение, от которого их уносил автомобиль.
— Так не может продолжаться.
— А ты сам что — разве «колеса» больше не глотаешь?
Уок хотел объяснить, что нынешние его «колеса» — совсем не те и не для того, что прежние. Задался вопросом — а в чем, собственно, отличие? У них со Стар у обоих — зависимость, если называть вещи своими именами.
Стар стиснула его руку, плохо рассчитав силы.
— У тебя рубашка кремом заляпана.
Уок скосил глаза. Стар засмеялась.
— Хороша парочка… Знаешь, порой я это прямо чувствую.
— Что?
— Что нам по пятнадцать, глупыш.
— Мы повзрослели.
Стар выпустила идеально круглое колечко дыма.
— Я — нет. Ты, Уок, стареешь, а я… для меня все только начинается.
Он расхохотался, она подхватила. И впрямь, хороша парочка. Тридцати лет как не бывало, клубок размотался, в остатке — двое подростков с подначками и пустой болтовней.
Они просидели вместе еще час. Молчали, но молчание не было напряженным. Каждый без слов знал, что на уме у другого — единственная мысль, единственная фраза: «Винсент Кинг возвращается домой».
4
Уок не столько смотрел на дорогу, сколько косился на горизонт, откуда, набирая скорость, разворачивался рулон золотого шелка, катился к побережью, чтобы, ударившись о скалы, подать назад с тугим, упругим гулом.
Исправительное учреждение находилось в графстве Фейрмонт, в ста милях к востоку от Кейп-Хейвена.
Тучи громоздились, как проступки, ошибки, стечения обстоятельств. Все, кого в этот час вывели на прогулку, разом застыли, запрокинув головы к небесам.
Уок вырулил на пустырь, заглушил двигатель. Вой сирен, окрики конвойных, вопли заключенных. Их души — тоже вроде океанского вала, которому еще катить и катить, глотать мили прерий, в которые Бог и не заглядывал.
Место не для пятнадцатилетнего пацана — неважно, что за ним числится. Судья в Лас-Ломасе бровью не повел, объявляя, куда конкретно упекают Винсента; вогнал в ступор всех присутствовавших. Мир тогда пошатнулся. После Уок думал о том злосчастном вечере; ущерб не свелся к одной только детской смерти. Он расползся паутиной, которая затянула слишком многих так или иначе причастных. Беда пошла по второму кругу, свежесть и новизну жизни испакостил распад. Уок помнил, как это сказалось на отце Стар, и ежедневно наблюдал в ней самой; однако знал, что хуже всех приходится Дачесс, ибо ночь тридцатилетней давности громоздится на хрупких ее плечах.
Уок вышел из машины, кивнул охраннику Кадди — высокому, худощавому, улыбчивому. Вот тоже — персонаж… По обстоятельствам службы должен был ожесточиться — но остается приветливым и добрым.
— Что, Винсента Кинга забирать? Присматривай за ним в Кейп-Хейвене; и за остальными тоже. — Кадди заулыбался шире, добавил: — Как там у вас вообще? По-прежнему райское местечко?
— Да.
— Эх, сюда бы сотню таких, как Винсент… Тихий — не видно его и не слышно, хоть любого из наших спроси.
Кадди двинулся к воротам, Уок подладился под его шаг.
За первыми воротами были вторые. Лишь после них открылось здание тюрьмы, выкрашенное в зеленый цвет. Кадди утверждал, что краска обновляется каждую весну.
— Нет цвета полезнее для глаз, чем зеленый. Успокаивает, о прощении говорит и о личностной трансформации.
Двое мужчин, сжав от старания рты, возили кистями по бордюру.
Кадди приобнял Уока за плечи.
— Винсент Кинг положенное отсидел, но сам еще этого факта не осознаёт. Ему время потребуется. Если что — сразу звони мне, договорились?
Уок остался ждать в приемной. Окно выходило во двор, заключенные наматывали круги. Головы у всех высоко подняты, будто Кадди объяснил им про грех стыда. Если б не шрам колючей проволоки, от пейзажа дух захватывало бы. Поистине, из окна открывалась земля обетованная. Люди в оранжевых робах были собой прежними — то есть группкой потерявшихся детей.
Пять лет назад Винсент полностью отказался от свиданий. Если б не глаза, Уок мог бы его и не узнать — к нему вышел высокий, очень худой, почти истощенный мужчина со впалыми щеками, и ничего общего не было у него с самоуверенным юнцом, которого некогда поглотили эти стены. Ничего, кроме синевы глаз, — да и та поблекла.
А потом Винсент улыбнулся. О, эта улыбка, причина подростковых передряг и способ выпутаться! Не счесть, сколько раз Уок влипал из-за Винсента и вместе с Винсентом, и сколько раз улыбка улаживала дело. И врали, всё врали Уоку: дескать, тюрьма — она людей меняет. Вот его друг — такой, как прежде.
Уок шагнул к Винсенту, распростер объятия, но смутился и ограничился тем, что несмело протянул руку.
Винсент будто не понял. Будто забыл, что руку можно протягивать для простого пожатия. Опомнился, взял, легонько тряхнул.
— Я ж говорил — не стоит за мной ехать. — Произнесено было вообще без интонации, очень тихо. — Но все равно спасибо.
Его жесты были скованны, как на церковной службе.
— Рад тебя видеть, Вин.
Винсент принялся заполнять бумаги. Охранник молча наблюдал. Ничего особенного: очередной преступник отсидел тридцатник и вот выходит. Какие тут комментарии? Калифорнийская рутина.
Через полчаса они были у внешних ворот. Не спешили уехать — к ним направлялся Кадди.
— На воле непросто придется, Винсент.
Кадди обнял его — коротко и крепко; обрушил субординацию длиной в тридцать лет.
— Более половины, — заговорил он, удерживая Винсента