В какой-то миг, заметив ее широко распахнутые глаза под криво сидевшими очками, он вдруг отпрянул и отвернулся, свирепо растирая свой большой нос с горбинкой. Его уши горели.
– Я к этому не привык, – отчеканил он. – Не привык, чтобы на меня так смотрели.
– Как «так»?
Торн снова откашлялся – Офелия никогда еще не видела его таким смущенным. Неизменно уверенный в своих рассуждениях на отвлеченные темы, он сейчас, казалось, никак не мог подобрать нужные слова.
– Ну… так, будто я теперь не способен совершать ошибки. А я их совершаю. И даже больше чем ошибки.
Он почти касался лица Офелии носом, еще горевшим от растирания, и пристально, очень серьезно смотрел ей в глаза.
– Если тебе вдруг что-то не понравится… ну, какой-нибудь мой жест или неудачное слово… ты должна мне сразу сказать. Я не хочу раздумывать и спрашивать себя, почему мне не удается сделать свою жену счастливой.
Офелия прикусила щеку изнутри. Правда состояла в том, что для них обоих любовь была terra incognita[21].
– А я и сейчас уже счастлива. Даже немного больше чем счастлива.
По губам Торна, обычно сурово сжатым, пробежала дрожь. Он было наклонился к Офелии, на сей раз решительно, но этот порыв был пресечен ножным аппаратом, который сковывал его движения. При виде его растерянного лица Офелия не удержалась и начала хохотать.
Да, она была счастлива, невзирая на то что окружающий мир разлетался вдребезги. И спрашивала себя, довелось ли когда-нибудь Евлалии Дийё испытать такое чувство и чем она занята в настоящий момент, где бы ни находилась.
Одиночество
Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк потянулся, воздел мускулистые руки, потряс ими в воздухе и зевнул, показав широченную зубастую пасть.
Виктория испуганно отступила. Но не слишком далеко. Ей не хотелось отставать от Крестного, торопливо шагавшего по улице. Она выглядела очень странно, эта улица. Терраса с зонтиками от солнца скукожилась так, что почти исчезла. И то же самое произошло чуть дальше с разноцветными фруктовыми прилавками. А еще дальше – с красивым газетным киоском. Завидев Крестного, люди торопливо прятались в домах, да и сами дома подражали своим хозяевам, складываясь гармошкой или превращаясь в комки, словно были бумажными. В результате от них оставались одни только белые фасады, без окон, без дверей.
Вскоре улица и вовсе опустела. На ней уже не было ни Крестного, ни Другого-Рыжего-Прерыжего-Добряка, ни Дамы-с-Разными-Глазами, ни самой Виктории – но она-то как раз не считалась. И такое же произошло с предыдущей улицей, и с пред-предыдущей, и с пред-пред-предыдущей.
Крестный остановился в солнечном луче, проскользнувшем между крышами откуда-то сверху. Его палец торчал из дыры в кармане, подтяжки свисали с пояса. Прикрыв глаза, он втянул носом воздух, словно упивался этим светом. Его кожа и борода мерцали на солнце.
Когда он обернулся к Другому-Рыжему-Прерыжему-Добряку и к Даме-с-Разными-Глазами, Виктория увидела, что он улыбается.
– Предание не врет: нет никого более неуловимого, чем аркантерровец, не желающий быть найденным.
Виктория плохо слышала его. Путешествовать было так же сложно, как смотреть на мир со дна полной ванны, и у нее складывалось впечатление, что эта ванна становится всё глубже и глубже. Никогда еще она не путешествовала так долго. Голоса доходили до нее всё более искаженными, становились всё более далекими, а иногда и раздваивались. И только улыбка Крестного – лишь она одна! – немного помогала ей чувствовать себя в безопасности.
Дама-с-Разными-Глазами порылась в своей сумке с инструментами, которая висела у нее на поясе, вынула молоток, легонько постучала по ближайшему фасаду и прижалась ухом к стене.
– Минимальная толщина. Прячутся, но нас слушают.
Дама-с-Разными-Глазами говорила одной половиной рта, а из другой всегда торчала сигарета, зажженная или потухшая. Она никогда не выпускала ее из зубов, и оттого понимать ее было еще труднее.
– Избегают вас, господин экс-посол. Похоже, вы прямо коллекционируете дипломатические скандалы. Может, и нам следовало бы вас избегать? Что скажешь, Ренар?
И Дама-с-Разными-Глазами впилась своими разными глазами – один ярко-голубой, другой совсем черный – в Другого-Рыжего-Прерыжего-Добряка. Тот неопределенно мотнул головой, что не означало ни да ни нет. В полуденном солнечном свете его грива полыхала как костер, однако Виктория не чувствовала, что от него исходит тепло.
Крестный разлегся на солнце, прямо посреди улицы, подложив руку под голову; в другой он держал свой дырявый цилиндр и обмахивался им как веером. Его улыбка была обращена к небу.
– Боюсь, что меня избежать невозможно. Даже мне самому.
Ах, как Виктории хотелось кинуться к Крестному! Правда, он не мог видеть ее, слышать или трогать. Да и сама она только смутно различала его фигуру и голос, искаженный до неузнаваемости. Но всё это было неважно – просто она боялась Другого-Рыжего-Прерыжего-Добряка: тот не отходил от Крестного, сам говорил мало, зато всё внимательно слушал. Он наводил на нее страх.
Дама-с-Разными-Глазами запустила молоток в воздух, поймала его за рукоятку и снова проделала тот же фокус.
– Ну что, это и есть ваш план? Полеживать на земле и ждать?
– Именно так, – отозвался Крестный.
Дама-с-Разными-Глазами буркнула ругательство, которое наверняка не понравилось бы Маме. Она чуть не упала, споткнувшись о Балду, который терся об ее ноги.
– Ренар, последи за своим котом!
Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк щелкнул языком, но Балда не двинулся с места, только пристально посмотрел на него. Виктория знала причину. Она тоже видела множество теней, кишевших у него под башмаками. Он был ненастоящий Рыжий-Прерыжий-Добряк, совсем не тот, кто катал ее в коляске по их парку там, дома, и не тот, кто успел ее подхватить, когда она чуть не свалилась с табурета арфиста. Нет, этот Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк был кем-то чужим. Виктория не знала кем именно, но всем своим существом чувствовала исходящую от него угрозу; странно только, что ни Крестный, ни Дама-с-Разными-Глазами этого не замечали.
Виктории очень хотелось, чтобы здесь был Отец. Вот он-то как раз и мог ее видеть. И уж точно прогнал бы Другого-Рыжего-Прерыжего-Добряка, как прогнал когда-то Другую-Золотую-Даму.
Девочка испуганно съежилась: Другой-Рыжий-Прерыжий-Добряк бросил взгляд поверх ее плеча. Похоже, он краем глаза уловил ее присутствие. И тени под его башмаками тотчас заплясали, бешено изгибаясь во все стороны.
Но в этот момент раздался голос, отразившийся эхом от белых стен улицы:
– Как бы мне с тобой поступить?
Такого голоса Виктория сроду еще не слышала. Он был одновременно и мужской и женский и, казалось, шел с неба. Она посмотрела наверх: там, высоко-высоко, на краю крыши кто-то сидел. Виктория попыталась его разглядеть, но ее зрение путешественницы делало то, что находилось вдали, еще более расплывчатым.
– Don[22] Янус! – приветствовал его Крестный, резво вскочив на ноги. – Я искал вас.
Существо