Нина поднесла к глазам камеру и навела на Мередит, которая, стараясь выжать улыбку, смотрела на папу. Нина запечатлела хрупкость в выражении ее лица и печальный взгляд. Затем взяла в кадр мать, стоящую возле постели, – царственную, как Лорен Бэколл, и холодную, как Барбара Стэнвик[4].
На огромной кровати, среди белоснежных подушек и одеял, лежал отец – постаревший, худой и угасающий. Он вяло моргал, его веки, покрытые пигментными пятнами, то падали, как два приспущенных флага, то поднимались снова. Через видоискатель Нина увидела, что его слезящиеся карие глаза устремлены на нее. От этого пронзительного, прямого взгляда она на мгновение растерялась.
– Никаких камер, – произнес он.
Усталый, прерывающийся голос отца невозможно было узнать, и мысль о том, что скоро они лишатся даже возможности его слышать, ударила больнее всего. Нина понимала, почему он об этом просит. Он знает, почему она сейчас так нуждается в камере.
Медленно опустив фотоаппарат, Нина ощутила себя голой, незащищенной. Теперь, когда нельзя было спрятаться за стеклом линзы, она оказалась в реальном мире – там, где умирал папа. Она подошла ближе и остановилась рядом с Мередит. Мать стояла по другую сторону кровати. Все они были очень близко друг к другу.
– Я сейчас вернусь, – сказала мать.
Папа кивнул, и они обменялись настолько нежными взглядами, что Нина почувствовала себя лишней.
Когда мать ушла, папа взглянул на Мередит.
– Я знаю, что вам страшно, – тихо сказал он.
– Нам необязательно обсуждать это, – ответила Мередит.
– Если только ты сам хочешь. – Нина прикоснулась к его руке. – Тебе, наверное, тоже страшно… умирать.
– Только этого не хватало, – сказала Мередит, отступая на шаг от кровати.
Нина не хотела пускаться сейчас в объяснения, но она много лет наблюдала, как умирают люди. Она знала, что кто-то встречает смерть мирно, а кто-то, наоборот, с отчаянием и гневом. Пусть ей невыносимо было думать, что папа умрет, она хотела помочь ему. Убрав прядку седых волос с его покрытого пятнами лба, она вспомнила, как он выглядел в молодости. Его лицо всегда было загорелым из-за работы в питомнике – все, кроме лба, который скрывался под шляпой.
– Ваша мама сломается без меня, – сказал он, с трудом выговаривая каждое слово.
– Я о ней позабочусь, пап, обещаю, – с дрожью в голосе ответила Мередит. – Ты же знаешь, что позабочусь.
– Она не сможет пережить это снова… Пообещайте, что поможете ей.
Он закрыл глаза и тяжело вздохнул. Ему было все труднее дышать.
– Что именно пережить? – спросила Нина.
– Угомонись, Опра! – взъярилась Мередит. – Отстань от него. Пусть поспит.
– Но он же сказал…
– Он сказал, что нам нужно помогать маме. Будто об этом надо просить. – Мередит стала возиться с папиными одеялами и взбивать подушки, точно квалифицированная медсестра.
Нина понимала: если Мередит пытается занять руки, значит, ей страшно. Скоро она захочет ото всех убежать.
– Не уходи, – сказала Нина. – Нам с тобой надо поговорить…
– Не могу, – ответила Мередит. – Работу не поставишь на паузу, просто захотев. Вернусь через час.
И она ушла.
Нина машинально достала камеру и принялась снимать – для себя, не собираясь никому показывать снимки. Когда она навела камеру на папино бледное лицо, слезы, которые она уже не могла сдержать, затуманили взгляд, превратив фигуру отца в сероватое пятно на фоне огромной деревянной кровати с балдахином. Она хотела было сказать: Я люблю тебя, пап, но слова застряли в горле.
Нина бесшумно вышла из комнаты и притворила дверь. В коридоре она наткнулась на мать и, поймав ее полный боли взгляд, протянула к ней руку.
Но мать только отпрянула и, плотно закрыв дверь, скрылась в спальне.
Вот так. В жуткой тишине коридора перед Ниной будто снова пронеслось все ее детство. Хуже всего то, что она сама виновата.
К ее матери нечего было тянуться.
Тем же вечером Мередит с Джеффом поехали за девочками на вокзал. Встреча получилась совсем не такой, каким должно быть возвращение домой, – безрадостной, полной грустных взглядов и недомолвок.
– Как держится дедушка? – спросила Джиллиан, как только двери машины захлопнулись и они вчетвером оказались в тишине.
Мередит хотела бы соврать, но дочери были уже слишком взрослыми, чтобы ограждать их от правды.
– Не очень, – тихо сказала она. – Но он будет рад вас увидеть.
Глаза Мэдди наполнились слезами. Неудивительно: она всегда была особенно впечатлительной, смеялась и плакала громче других.
– Мы навестим его сегодня?
– Конечно, солнышко. Он нас ждет. Тетя Нина тоже приехала.
При упоминании Нины Мэдди улыбнулась, но это было лишь жалкое подобие ее обычной реакции.
– Класс.
Этот тихий, сдержанный ответ почему-то ранил Мередит сильнее всего. В нем слышалось предчувствие перемены – горя, которое навсегда изменит их семью. Мэдди и Джиллиан обожали Нину, считали ее едва ли не рок-звездой.
Но теперь новость о ее приезде вызвала лишь еле слышное класс.
– Возможно, стоит показать дедушку кому-то еще, – сказала Джиллиан. В ее спокойном и мягком голосе Мередит уже угадывала интонации будущего врача. В этом вся Джиллиан – твердая и невозмутимая.
– Его уже осмотрело много отличных врачей, – сказал Джефф. Он выждал минуту, позволив всем вникнуть в эти слова, а затем завел двигатель.
В другой ситуации, коротая время в пути, они бы стали болтать, смеяться и рассказывать истории, а дома сели бы на кухне играть в карты или включили бы в гостиной кино.
Но в этот раз то и дело повисало молчание. Хотя девочки и пытались завести разговор, вяло рассказывая об учебе, о порядках в студенческих женских клубах и даже погоде, это не помогло развеять напряжение.
Приехав в «Белые ночи», они зашли в дом и поднялись по узкой лестнице на второй этаж. На верхней ступеньке Мередит обернулась к девочкам с мыслью предупредить их, что дедушка в плохом состоянии, но потом осеклась: они уже взрослые. Так что она тихонько кивнула, открыла дверь и проводила их в спальню.
– Привет, пап. Смотри, кто приехал.
Нина сидела на каменном подножье камина, спиной к ярко-рыжему пламени. Увидев их, она встала.
– Даже не верится, что это мои племяшки, – сказала она, но не рассмеялась, как сделала бы прежде.
Она подошла к девочкам и крепко их обняла. Затем обняла и Джеффа.
– Дедушка очень вас ждал, – сказала мать, поднимаясь из кресла-качалки возле окна. – И я тоже.
Мередит не знала, заметил ли кто-то еще перемену в ее голосе.
Так было всегда. Насколько холодна была мать с собственными дочерями, настолько же тепло относилась к внучкам. Многие годы Мередит задевало расположение матери к Мэдди и Джиллиан – куда большее, чем к ней самой, – но в конце концов она стала радоваться, что ее дочерям достается бабушкина забота.
Девочки по очереди обняли бабушку, а затем повернулись к кровати с балдахином.
На ней не шевелясь лежал папа, белый как мел; он попытался улыбнуться.
– Мои милые, – едва