Однако со своей женой Эрвин был по-настоящему счастлив. Они не были богаты, но денег им хватало на все. У них было двое детей, девочка и мальчик. Однако затем тяжелая болезнь тенью упала на тихую жизнь этой семьи. Жене Эрвина не было и 30 лет, когда она умерла от лейкемии. А он сам стал отцом-одиночкой для двух маленьких детей. Тесть Эрвина все так же был преисполнен презрения к нему, а потому от него нельзя было ждать никакой помощи и поддержки. Эрвин не понимал, как же ему теперь удастся поставить своих детей на ноги.
У его знакомых, которые тоже были родом из Померании, появилась идея: они решили свести Эрвина с Бригиттой[4]. Ведь разве их обоих не постигла одна и та же судьба? Бригитта тоже выросла в большом поместье в Восточной Германии. Родилась она в Силезии, но, когда ей исполнилось девять лет, она и ее семья были изгнаны оттуда. В итоге Эрвин и Бригитта действительно поженились и у них даже родился сын. Они уважали друг друга, однако на протяжении всей совместной жизни их разделяло то, как по-разному они относились к своей потерянной родине.
Даже спустя сорок лет после свадьбы на стене их дома все еще висело изображение силезской усадьбы, в которой выросла Бригитта. Почти каждый день она говорила о том, какую большую утрату ей пришлось пережить в детстве.
В отличие от Эрвина, она так и не смогла простить это полякам. Родительская усадьба была связана для нее не просто с ощущением родины, дома или же финансовой защищенности, а с чувством принадлежности к особому сословию – и с этой потерей она не могла смириться. Казалось, что у нее отняли не только родительскую усадьбу, но и в целом возможность ощущать себя счастливой.
Эрвин же, наоборот, всегда хорошо отзывался о поляках, эстонцах и даже русских, которые столько лет фактически продержали его в заключении. Тот факт, что его опыт общения с некоторыми из них был негативным, никоим образом не стал для него поводом для ненависти и озлобленности. Ужасы войны стали для него частью его жизненной истории, но никак не частью его повседневной жизни. Поместье его родителей осталось для него в прошлом. Неприязненное отношение тестя его, конечно, не радовало, но он смог смириться и с ним. А скоропостижный уход жены стал для Эрвина еще одним ужасным событием из его прошлого.
Глаза Эрвина загорались внутренним светом, когда он рассказывал о друзьях, которых он встретил, пока был в заключении, или о том, как позднее ему удалось разыскать своего отца. О грустных страницах жизни – как, например, смерть его матери во время одной из ее попыток сбежать из страны – он рассказывал спокойно и вскользь. Гораздо большее удовольствие ему доставлял рассказ о том, как же сильно ему повезло в том, что ему все-таки удалось найти своего отца.
Даже когда ему исполнилось 80 лет, Эрвин все еще умел радоваться так, как это удается только детям. «У меня все так, как оно и должно быть, – любил повторять он. И добавлял: – Жизнь пишет свои собственные истории». Эрвин считал, что его жизнь, на протяжении которой ему, несомненно, довелось столкнуться с очень тяжелыми ударами судьбы, прошла достаточно хорошо. Он не гневался на судьбу и никогда не чувствовал себя так, словно бы другие были виноваты в его несчастьях. Его жена была младше его на десять лет, однако он прожил на много лет дольше, чем она.
Женщина, потерявшая свою идентичность
Ее окружение раздражало то, что она сама едва ли была раздражена когда-либо. В конце концов, в журналах же зачем-то печатают все эти большие статьи и результаты научных исследований о том, что люди должны быть выбиты из колеи, когда они вдруг понимают, что они понятия не имеют, откуда они родом. Иногда они узнают это в результате генетических экспертиз, иногда – родители наконец решают раскрыть тайну: ежедневно кто-то узнает, что был усыновлен, зачат в результате интрижки или же благодаря незнакомцу из банка спермы.
В такие моменты у людей пропадает целый пласт знаний, который прежде они использовали для самоидентификации, а потому у них появляется уйма вопросов. Кто мои родители? Кто мой отец? Как он выглядит? Похож ли я на него? Одним словом: откуда я родом?
В случае с Забиной[5] из Мюнхена подобная потеря идентичности явилась результатом нелепой случайности или же внезапной реакцией бессознательного, которое до этого слишком долго молчало. «О, это так интересно! – удивленно воскликнула ее мать, спустя всего несколько недель после того, как сама Забина родила дочь. Забина и ее мама вместе разглядывали снимки ультразвука, бирку новорожденного и другие памятные мелочи, связанные с беременностью и родами Забины. Как вдруг взгляд новоиспеченной бабушки упал на группу крови, обозначенную на одном из документов. – Это действительно забавно, – сказала она, – что у тебя группа крови B, когда и у меня, и у твоего отца – А».
Забине это тоже показалось интересным, но едва ли забавным. Она была ученым, а потому знала, что такого попросту не может быть. Здесь что-то точно было не так. Либо чья-то группа крови была определена неправильно, либо же она не являлась ребенком своих родителей. Забина была слишком любопытной для того, чтобы оставить все как есть и просто вернуться к своей обычной жизни. Ведь не зря у них в семье порой рассказывали эту старую байку о том, что в роддоме ее могли случайно перепутать с другим ребенком. Ей захотелось разобраться во всей этой ахинее.
Ее родители сначала сочли все это совершенно излишним. «Наука может ошибаться, – сказали они. – В нашем мире существуют вещи, которые невозможно объяснить научными методами». Они также напомнили, что гинеколог, который когда-то определил группу крови матери, был известным на весь город алкоголиком – а значит, он легко мог допустить ошибку. Но получается, тогда у ребенка должен был быть другой отец? Невозможно! «Мы всегда были верны друг другу», – заверили оба родителя. Единственное, что в итоге подвигло родителей поддержать Забину в ее расследовании, это вероятность того, что в роддоме могла произойти путаница с новорожденными. Ведь почему-то акушерка сначала поздравила мать Забину с рождением здорового мальчика, однако