Поначалу Молли полностью устраивало, что ее образ создает дистанцию между ней и новым для нее коллективом, ей нравились настороженность и недоверие в глазах одноклассников. И все же, хотя сознаваться в этом и не хотелось, в последнее время образ начал ей мешать. На то, чтобы его поддерживать, каждое утро уходила уйма времени, и ритуалы, которые некогда были нагружены особым смыслом: выкрасить волосы в черный цвет с розовыми или белыми прядками, обвести глаза толстой черной чертой, наложить тональный крем на несколько оттенков светлее собственной кожи, нацепить и застегнуть всякие неудобные одежки, – теперь стали ее раздражать. Она чувствует себя клоуном, который проснулся однажды утром и понял, что не хочет больше наклеивать красный резиновый нос. Большинству людей не приходится тратить столько сил, чтобы оставаться в выбранной роли. А она что, каторжная? Молли даже начала помышлять о том, что на новом месте – потому что, разумеется, будет следующее место, следующая приемная семья, следующая школа – она придумает другой образ, не требующий таких трудозатрат. Гранж? Секс-бомба?
Вероятность того, что это произойдет, причем очень скоро, усиливается с каждой минутой. Дина уже давно мечтает избавиться от Молли, а теперь у нее появился удобный предлог. Ральф всегда строил свою систему защиты на поведении Молли: он, как мог, убеждал Дину, что под дикой прической и боевой раскраской таится милое дитя. Так вот, рассыпалась его система защиты.
Молли встает на четвереньки, откидывает вышитый краешек покрывала и вытаскивает две большие дорожные сумки – Ральф купил их ей на распродаже в «Л. Л. Бин»-овском аутлете в Элсворте (на красной вышито «Брейден», на оранжевой в яркий цветочек – «Эшли»: почему на них никто не клюнул – из-за расцветки или из-за этих дурацких имен, выведенных белой ниткой, – Молли неведомо). Открывает верхний ящик комода – и тут телефон начинает выбивать под одеялом дробь, а потом жестяным голосом вызванивает «Импакто» Дэдди Янки. «Чтоб ты знала, что это я, и взяла, блин, трубку», – сказал Джек, когда купил ей этот рингтон.
– Ола, ми амиго[3], – говорит она, наконец отыскав телефон.
– Салют, как жизнь, чика?[4]
– Так себе. Дина не в духе.
– Правда?
– Правда. Дело серьезно.
– Насколько серьезно?
– Ну, похоже, меня отсюда вот-вот вышибут.
Она чувствует, как перехватывает дыхание. Ей самой удивительно – ведь уже и не упомнишь, сколько раз это случалось раньше, в разных вариациях.
– Да не, – говорит он. – Не думаю.
– Угу, – возражает она, вытягивая из ящика стопку носков и трусов и закидывая их в «Брейдена». – Они прямо сейчас об этом и говорят.
– Но тебе же присудили сколько-то часов общественных работ.
– Не сложится. – Она достает ожерелье с брелоками, кучкой лежащее в ящике на самом верху, перекатывает золотую цепочку между пальцами, пытаясь ослабить узел. – Дина говорит – меня никто не возьмет. Я не заслуживаю доверия. – Узел расходится под большим пальцем, она тянет концы в разные стороны. – Да ладно. Говорят, в тюрьме для подростков не так уж плохо. И всего-то несколько месяцев.
– Но… ты же не крала эту книгу.
Зажав телефон между ухом и шеей, она надевает цепочку, нашаривает застежку, смотрит в зеркало над комодом. Черная тушь под глазами размазана – ну чистый футболист.
– Я ведь прав, Молли?
Дело в том, что – книгу она действительно украла. Вернее, попыталась. Свой любимый роман, «Джейн Эйр», – ей очень хотелось собственный экземпляр, в полное свое распоряжение. В магазине Шермана в Бар-Харборе книжки не было, а попросить продавца заказать ее специально она не решилась. Через интернет не купишь – Дина ни за что не дала бы ей номер своей кредитки. А ей никогда ничего не хотелось так сильно. (Ну, вернее… уже давно не хотелось.) И вот стоит она на коленях в библиотеке перед узкими стеллажами с художественной литературой, а на полке прямо перед ней – три экземпляра романа, два в мягкой обложке, один – в твердой. Экземпляр в твердой обложке она уже брала дважды на свой абонемент. А сейчас сняла с полки все три томика, взвесила на руке. Поставила тот, что в твердом переплете, на место – рядом с «Кодом да Винчи». Бумажную обложку, ту, что поновее, тоже потом вернула на полку.
Тот экземпляр, который она засунула за пояс джинсов, был старым, обтерханным – пожелтевшие страницы, целые абзацы подчеркнуты карандашом. Клей на дешевой обложке пересох, она почти отвалилась. Попади эта книжка на ежегодную распродажу библиотечных излишков, вряд ли бы ее оценили больше чем в десять центов. Молли решила: да никто ее и не хватится. Ведь есть целых два экземпляра поновее. Однако в библиотеке недавно установили электронную систему предотвращения краж, и несколькими месяцами раньше четыре волонтерки, дамы понятного возраста, которые отдавали библиотеке Спрус-Харбора все свои силы, потратили несколько недель на то, чтобы приклеить магнитные полоски к внутренней стороне обложки каждой из одиннадцати тысяч книг. И в тот день, когда Молли выходила, – понятия не имея, что выходит через специальные ворота, – громкий настойчивый писк переполошил старшую библиотекаршу Сюзан Леблан, и она спикировала на Молли, как почтовый голубь.
Молли даже не отпиралась – вернее, попыталась поначалу извернуться: мол, хотела взять книгу почитать. Однако Сюзан Леблан переубедить не удалось.
– Не оскорбляй меня, ради Христа, своим враньем, – сказала она. – Я за тобой следила. Так и знала, что ты что-нибудь натворишь.
И вот ведь кошмар и ужас – ее предположения оказались истинными! А ей так хотелось хотя бы раз ошибиться в хорошую сторону.
– Да, паршиво. Что, оно правда так? – Джек вздыхает.
Глядя в зеркало, Молли проводит пальцем по брелокам на шее. Теперь она редко носит это ожерелье, однако всякий раз, как в жизни нечто происходит и становится ясно, что скоро опять переезжать, ее тянет его надеть. Цепочку она купила в магазине уцененных товаров «Марден» в Элсворте и прикрепила к ней три своих брелока: сине-зеленую эмалевую рыбку, латунного ворона и крошечного бурого медведя – папа подарил их ей на восьмой день рождения. Через несколько недель он погиб в автомобильной аварии: ехал на большой скорости ночью по обледеневшему шоссе И-95, слетел в кювет и перевернулся, после чего мама Молли, двадцати трех лет от роду, покатилась по наклонной – и