Но что–то глубоко внутри неё отказывалось в это поверить, в это, во все это.
И поэтому звездолёт мчался сквозь вечную ночь, неся в себе двух человек, которые наконец узнавали друг друга так, как никогда не знали раньше.
* * *
В коридоре замка прозвенел вопль, и Род было вскочил, а затем оглянулся на бледное лицо Гвен на подушке, обрамлённое длинными локонами рыжих волос с белыми прядями. Она открыла глаза, считывая его беспокойство и улыбаясь.
— Иди к ней, обеспокоенный отец. Я буду ещё жива, когда ты вернёшься.
— Знаю. Все равно я не хочу покидать тебя, если не вынужден. — Род снова уселся на постель, укачивая её руку в своей. — Тяжело видеть тебя больной в то время, как наша дочь рожает.
— Заверяю тебя, я протяну ещё немного, — промолвила Гвен с улыбкой, которая вдруг просияла сквозь её болезнь. — Однако дело сие женское, и лучше будет, если ты предоставишь его Корделии и её повитухе.
— Да, полагаю, так лучше. — Род сумел улыбнуться. — Мне пришлось пережить четверо твоих родов и примириться с тем, что я никак не смогу уменьшить твою боль. Можно б подумать, что к этому времени мне бы полагалось уже привыкнуть к этому.
— Сие длилось много лет, — допустила Гвен. — Впрочем также, с дочерью все обстоит иначе, чем с женой. — На лице больной впервые отразилось её собственное беспокойство. — И я тоже должна смириться наконец с сей беспомощностью. По крайней мере я могу разделить с ней боль и придать ей немного сил.
— Ты слишком слаба для этого! — Род в панике схватил её за руку. — Не истощай себя!
— Тело моё может и ослабло, — заявила ему Гвен, — но дух мой ещё силён.
Тишину в коридоре разорвал ещё один вопль. Род с содроганием поднял взгляд, но Гвен тихо произнесла:
— То последний такой. Дитя родилось. Род резко повернул голову, уставясь на неё.
— Ты хочешь сказать…
— Подожди. — Рука Гвен сжала его руку. — Мы и так увидим достаточно скоро.
Тем не менее, казалось, прошёл целый час, прежде чем в дверях появилась повитуха, держащая на руках завёрнутый в одеяло узел, издающий невнятное гуканье.
Гвен протянула руки, внезапно снова обретя силы:
— Дай мне!
Повитуха подошла и положила свёрток ей на руки. Гвен принялась укачивать его с сияющим лицом, вся светясь такой радостью и восхищением, что почти напугала Рода. Он осторожно протянул руку немного пошире открыть одеяльце у неё на сгибе руки — и увидел самого себя — темноволосое, сморщенное, розово–красное личико с торжественно закрытыми глазами. Род подивился мудрому, даже глубоко задумчивому выражению этого личика и снова терялся в догадках, от какой же такой мудрости отказываются души для того, чтобы родиться, в том светлом мире, из которого являются они.
Затем он поднял взгляд на жену и вновь затрепетал при виде затопившего её лицо выражения почти обожания и экзальтации. Может ли быть так, что один только этот ребёнок будет сохранять её жизнь?
— Теперь я прожила своё наиболее истинно и полностью, — тихо произнесла Гвен. — Какую ж большую радость, чем сия, может таить для меня жизнь?
Род надеялся, что очень заключительное звучание этим словам придало лишь его воображение.
* * *
Одна точечка света на куполе мостика стала наконец ярче всех других, набухла наконец в небольшой кружок, и Алеа поняла, что они приближаются к дому — по крайней мере к дому Магнуса; она сомневалась, что он когда–нибудь сможет стать и её домом или будет нужен ей. Когда диск увеличился, Магнус сделался даже более напряжённым; он начал набрасываться на неё, если она говорила что–то не то. Ей удавалось подавлять вспыхивающее в ней желание огрызнуться, говоря себе, что он будет в состоянии расслабиться, когда минует травма вызванная его возвращением домой, что потом он пожалеет о сказанном. Она душила в себе гнев за то, что он, казалось, даже не замечал её, настолько его поглотила предстоящая встреча с семьёй, которую он покинул десять лет назад, и хотя она решительно противилась искушению прочесть его мысли, ей все равно удавалось определить, о чем он думает:
«Как они изменились, родные которых он покинул? Насколько преданными они чувствовали себя из–за его отъезда? Будет ли его ждать какая–то радостная встреча, какая–то любовь?» Он ведь много раз говорил ей, что «Нельзя снова отправиться домой», и она ему верила — так каково же должно быть теперь ему возвращаться назад, когда он знал, что тот дом, который он знал, затерялся в тумане прошлого?
А затем Магнус поднял на неё взгляд, в том вечном сумраке салона глаза его внезапно сфокусировались на ней, и предупредил:
— Грегори говорит, нам можно приземляться — на ночной стороне, конечно, так, чтоб не напугать крестьян.
— Наш обычный подход. — Алеа осмелилась улыбнуться.
Магнус на мгновение уставился на неё, а затем улыбнулся в ответ с удивившей её теплотой и потянулся схватить её за руку, и в ней что–то растаяло.
Затем он отпустил её и обратил взгляд к обзорному экрану, на котором плавал исполосованный облаками диск, и посоветовал ей:
— Лучше пристегнись.
Подлокотник противоперегрузочного кресла со щелчком раскрылся, поднялся закреплённый шток. Алеа протянула его поперёк своего тела и прижала к спинке кресла, где тот и закрепился, после чего она и вцепилась в него такой хваткой, которая не могла ослабнуть, даже если корабль разобьётся в опилки. Она почувствовала давление спуска, почувствовала, как это давление ослабло, когда Геркаймер противопоставил ему искусственную гравитацию, почувствовала перетягивание каната природных сил, противостоящих искусственным, тогда как огромный диск на экране заполнил его целиком и оказался каким–то образом уже не перед ними, а внизу, мимо тянулись реки и горные цепи, накатывала, поглощая их, ночь, а потом только отблеск отражённого от облаков лунного света, пока не накатился, рассеивая темноту, дневной свет. Теперь, когда они неслись над поверхностью планеты, ей удавалось различить заплаты полей, и она расслабилась при знакомом ощущении приближения к средневековой планете, на мгновение позабыв о напряжении, которое возникнет, когда