Стон Алуэтты мгновенно вывел Грегори из оцепенения. Изображения ментальных конструкций немедленно рассыпались в куски: он даже не успел облечь их в форму мысли. В тот же миг он очутился рядом, растирая ей ладони, чтобы вернуть к реальности и говоря при этом нарочито тихим (дабы не спугнуть и не вызвать шок), но настойчивым голосом:

— Милая моя! Милая, вернись! Чтобы там ни случилось, здесь ты найдешь спасение.

Взор Алуэтты был прикован к его лицу, ужас исказил ее прекрасные черты. Наконец она узнала жениха, и это вывело ее из транса окончательно. Уткнувшись, как ребенок, ему в плечо, она все еще содрогалась в руках Грегори.

— Все это не более, чем сон, игра воображения. Сама знаешь: всего лишь прежние кошмары, которые приняли новую и неожиданную форму, — успокаивал он ее. — Это не имеет ничего общего с действительностью.

Еще некоторое время в ней оставалось напряжение (он это чувствовал) — затем она упала в его объятия и горько зарыдала. Грегори гладил ее по спине и плечам, удивляясь своему фантастическому везению — что именно ему выпала счастливая судьба держать в руках и обнимать это милое существо, это прекрасное создание.

Он чувствовал, как наполняется силой и гордостью от того, что единственный на свете может успокоить и утешить ее.

Наконец рыдания стихли. Ему удалось приподнять ее подбородок и вытереть слезы с лица краем рукава.

— Бедняжка, представляю, что тебе пришлось испытать! Какой-нибудь очередной сбой, попытка оживления программы?

— Это было вторжение… — проговорила Алуэтта.

— Вторжение? Откуда?

— Вторжение извне. Я его предчувствую. Я как будто слышала чей-то зловещий голос.

Грегори посмотрел на нее в волнении.

— И этот голос произнес: «Тут будут чудовища!»

— И все?

— И все… Как же ты не понимаешь! Это была атака на ментальном уровне..

Ее ногти вцепились ему в руку — она даже не замечала, что причиняет ему боль — но Грегори был готов терпеть сколько угодно.

— И тогда появились целые племена монстров, жутких и безобразных, покрытых слизью и чешуей, с усиками и щупальцами, вооруженные странным неизвестным оружием, которого не знают на этой планете, способным разрубать наших людей напополам! А за ними армии всадников варваров, которые гонят своих лошадей, чтобы предать наши земли огню и мечу. И не просто завоевать, но разграбить и обесчестить, да еще и поработить всех до единого! — И она вновь разразилась рыданиями.

В сознании ее при этом по-прежнему блуждали остатки кошмара: какие-то гигантские слизни с лицами, в которых с трудом угадывались человеческие черты, с жадно распахнутыми ртами: они выдергивали мечи из ножен всеми четырьмя конечностями; существа, похожие на разъяренных медведей, восседавшие на рогатых ящерах и размахивающие по сторонам боевыми топорами; невероятной величины насекомые с человечьими головами и крыльями, острыми, как отточенная бритва…

Грегори опустился на колени, словно сраженный этим видением, успевшим коснуться его сознания. Он еще крепче прижал ее к себе. Наконец, справившись с собой, он произнес:

— Это всего лишь кошмар, и ничто более, просто глубоко заложенный в подсознание кошмар…

— Ничего подобного! Это было послание! — решительно возразила Алуэтта. — Не спрашивай, откуда мне это известно, но это так. Они всегда так начинают: кошмар — лишь предвестник. Сначала они только пугают, чтобы ослабить противника духовно — но потом все начинается наяву. Это вторжение. Их цель — запугать, пока страх не ослабит тебя настолько, что ты уже не можешь оказать сопротивления.

Грегори обождал немного, дав ей выговориться, а затем начал спокойно, однако с железной решимостью:

— Если это в самом деле послание или предупреждение, то и я должен с ним ознакомиться — мы же медитировали вместе.

— Нет! — Алуэтта закрыла лицо ладонями. — Нет, мой добрый и нежный друг. Достаточно того, что я видела этот кошмар… — я-то с малолетства привычна к кровопролитию и убийствам! В такой уж среде мне пришлось вырасти, где этим никого не испугаешь. И если со мной такое случилось — если это даже меня так потрясло — то что будет с тобой? Мне даже подумать страшно.

— На деле я крепче, чем, может быть, кажусь с виду, — уверил ее Грегори. — Но, если в самом деле нашим землям кто-то угрожает, то одного часового будет недостаточно, чтобы поднять тревогу. Если хочешь, будь со мной, веди меня, поддерживай — но дай быть все время с тобой — даже там…

— Даже там?

— Даже там, за гранью реальности. Я не могу оставлять тебя, любимая, ни на миг, даже в твоих ужасных снах, полных резни и агонии. Я должен присутствовать при этом.

Он отвел взгляд туда, где только что колыхались остатки тяжелого сновидения и уже издалека услышал ее вопль:

— Нет! Грегори, не надо!

Но было уже поздно.

Он очутился в какой-то мглистой местности, где туман Поднимался над холодной предрассветной землей, словно над болотом. Из почвы торчали сухие безлиственные деревья, как остатки скелета, зарытого в землю, обнаженного ветрами и дождями. Эти деревья едва просматривались сквозь рябь тумана, который стал концентрироваться — и вдруг закрутился вихрем, образуя в воздухе спираль. В нем замелькали все те же искаженные нечеловеческие лица и клинки неземной выделки. Это были настоящие демоны, они хотели крови и жертвы.

Видение исказилось, запульсировало, покрылось рябью — и Грегори увидел, как монстры окружают кольцом деревню, и захватывают ее так быстро, что никто даже косой не успевает взмахнуть. Увидел, что эти клинки и лезвия странных форм делают с ее жителями, увидел, на что способны воины, следовавшие за монстрами, и что они сотворили с немногими из уцелевших — и у него похолодела кровь. И все это время в ушах его звучал далекий и звонкий голос: «Грегори, вернись! Заклинаю тебя, не надо!»

Затем видение истончилось, исчезло в воздухе, выветрилось из ума, став чем-то отдельным, как далекое и полузабытое сновидение — и тогда он увидел перед собой Алуэтту.

Она не переставая кричала ему в лицо, словно забыв про технику осторожного вывода из медитации:

— Очнись, Грегори!

И он, повинуясь этому голосу, последовал за потоком ее мыслей. Он чувствовал себя так, словно плывет в какой-то зловонной склизкой луже по гнилому, утопающему