тех, кто занимается случаями других полицейских, подозреваемых в преступлениях. Цель была глубже: наблюдать отдел изнутри. Левин подозревал, что расследования – прежде всего те, что касались информационной и шпионской деятельности – были искажены и сконструированы искусственно. В Доме существовала глобальная проблема, это все знали, но только Левин имел смелость локализовать ее: он взял под контроль те дела, где полиция осознанно сотрудничала с преступниками и иногда вынуждала их совершать преступления, путем провоцирования.

Формально я был лишь частью административного отдела подразделения, но мое истинное задание заключалось в просмотре и контроле протоколов отдела внутренних расследований. Я должен был искать случаи обходных путей, пренебрежения служебными обязанностями, замалчивания информации и чистой воды лжи, на которую следователей вынуждали вышестоящие инстанции, когда те расследовали внутренние дела. Обычные папки с протоколами были красные. Особенные, ради которых я, собственно, и оказался там, были синие, и сам Левин клал мне их на стол. Каждое дело он изучал сам, и, если оно ему казалось слишком простым или слишком прозрачным, Левин клал его в синюю папку и отдавал мне для более глубокого изучения.

Зачастую обнаружить лазейки не составляло труда. Большинство случаев звались инцидентами – хорошее обобщающее слово, – и отчеты о том, что случилось, были написаны, как правило, по одному шаблону: «Инцидент явился следствием поведения задержанного в лифте номер 4. Задержанный вел себя неспокойно, и его пришлось силой уложить на пол, в результате чего он получил травмы лица (левая щека, правая бровь), передних ребер (синяки в области второго-четвертого ребер, слева), а также тыльной части правой руки (перелом). Травмы мягких тканей задержанного явились следствием его сильного падения, после чего сотрудники полиции успокоили его и помогли ему подняться».

Задержанный утверждал, что его мягкие ткани подвергли, как это называли сотрудники между собой, «барабанному соло»: многочисленным ударам дубинкой по промежности. Нарушитель свою вину не признавал. Дело было передано в суд, где двое полицейских с зализанными прическами свидетельствовали против мужчины с пятнадцатилетним стажем зависимости от опиата. Полиция, конечно же, выиграла дело, но повод для внутреннего расследования все же появился. Через месяц отчет гласил, что невозможно было исключить тот факт, что пострадавший получил травмы во время падения. Ни к одному медицинскому эксперту по этому вопросу не обратились. Когда же я сам обратился к таковому, оказалось, что, разумеется, тот факт очень даже можно было исключить. Подобные случаи происходили часто, особенно с молодежью в центре города или на его окраинах. Порой они оказывались значительно серьезнее: полиция действовала намного искуснее, сами преступления являлись более тяжкими, и, в целом, ситуации могли быть сложнее и запутаннее.

Научился я быстро и очень скоро стал экспертом в своем деле. Все происходило в тишине, за зеркалами и дымовыми завесами, искусно созданными Левиным. Я проделывал основную работу: распознавал пробел и передавал ему папку – всегда синюю, всегда безымянную – для дальнейших действий. На раннюю весну пришлось два внутренних расследования, и в коридорах похожего на муравейник Дома поползли слухи. На практике я был крысой Левина и самым неуважаемым полицейским. Именно тогда все и понеслось по наклонной.

Впоследствии операцию окрестили «Готландским делом», или «Делом Ласкера», в честь умершего информатора Макса Ласкера, но последнее название знали лишь избранные. Один полицейский и два преступника также упоминались в этом деле, но не стали такими символичными, как Ласкер. Последний был хитрым крысенышем с липким взглядом, грязными ногтями и многолетним стажем употребления наркотиков. Такого человека не очень хочется иметь в качестве осведомителя, но Ласкер обладал контактами, информацией и деньгами. Он был ценным связующим звеном между организованной преступностью и стокгольмскими наркоманами. Я знал его еще со времен работы в отделе насильственных преступлений и считал, что он доверяет мне. Весной Ласкер узнал, что на Готланде произойдет передача крупной партии оружия, и связался со мной, передав только номер мобильного телефона на клочке бумаги, который он лично засунул в мой ящик на Чапмансгатан.

Я привык к службе в отделе внутренних расследований, которая по большей части заключалась в просиживании за письменным столом, штудировании отчетов и сверке данных посредством звонков. Я передал информацию Ласкера секретарям из отдела криминалистики и ничего не сообщил Левину. В голове не укладывалось, как его послание может быть полезно нашему отделу, но каким-то образом Левину все стало известно, потому что через несколько дней он зашел в мой кабинет – встревоженный и обеспокоенный – и потащил меня в туалет на нижнем этаже Дома. Там он попросил меня держать операцию под личным контролем. Оружие после передачи должно было уйти в два южных района Стокгольма на продажу двум молодым враждующим группировкам.

– Операция выйдет крупной, – сказал тогда Левин. – На месте будут информаторы, связанные с Домом. Это значит, что кто-нибудь, может не сам начальник полиции лена[4], но кто-то в прямом ему подчинении пошлет туда двоих ребят из отдела внутренних расследований, чтобы скинуть с себя ответственность, если все полетит к чертям.

Методика активного присутствия отдела внутренних расследований была новшеством, при котором отдел сопровождал операции с самого начала, содействуя консультированием. Но целью было сбрасывание ответственности. У посторонних, возможно, такой метод вызывал беспокойство, но сидящие в офисе люди придерживались лишь практической стороны вопроса.

– И ты хочешь, чтобы я проконтролировал отдел внутренних расследований.

Левин лишь молча улыбнулся. Я прислонился к холодному кафелю и закрыл глаза.

– В Доме на каждом углу шепчут, – сказал я, – что все идет вкривь и вкось, ты знаешь об этом?

– Кем ты меня считаешь? – спросил Левин и потер свой ястребиный нос. – Конечно, я в курсе. Ты отчитываешься только передо мной. Если кто-то пытается связаться с тобой, то это просто надувательство.

В мои обязанности входила слежка за отделом внутренних расследований и вмешательство лишь в крайних случаях. О том, что я буду присутствовать на Готланде в качестве наблюдателя, знал лишь Левин.

За несколько дней до облавы я поехал на Готланд в городок рядом с Висбю. Я никогда раньше не был на острове и хотел разведать обстановку. Стоял серый май, и погода была ветреной и холодной. Птицы стремительно летали вдоль берега, как будто преследуя кого-то. Возможно, у них действительно была цель. Я прогуливался, запоминая тропинки и автомобильные дороги, курил и ждал, что что-то произойдет. Чем ближе была дата операции, тем сильнее я тревожился без каких-либо видимых причин. По ночам мне снились кошмары о Сэм и Викторе, и иногда я ловил себя на том, что стою в отеле в туалете и рассматриваю свое отражение в зеркале.

Как-то вечером я стоял в гавани Висбю неподалеку от того места, где должна была произойти облава, и