На столе – пачка бумаг, исписанных рукой Габриэля Бирка. Это резюме протоколов двух преступлений Томаса Хебера и первые рапорты с Дёбельнсгатан. С момента смерти прошло девять или десять часов, родные Хебера уже оповещены и допрошены. Все это было сделано по телефону, все тем же Бирком. Конспекты допросов передо мной на столе. Последние из них подписаны около половины шестого – деталь, свидетельствующая о том, что нынешней ночью спать Бирку не пришлось.
Свидетельские показания также понемногу поступают и привлекаются к делу, но до сих пор не было ничего, что решающим образом повлияло бы на направление поисков. Руководитель предварительного расследования прокурор Ральф Олауссон мне незнаком, но приклеенная к столу записка повелевает немедленно с ним связаться. Я спрашиваю себя: кто ее написал?
Родители Томаса Хебера буквально убиты известием о смерти единственного сына. Фредрика Юханнессон – судя во всему, его последняя подруга – переживает немногим меньше. При этом, судя по бумагам Бирка, ни ей, ни родителям сообщить следствию нечего. Отец характеризовал Томаса как открытого, общительного человека, окруженного друзьями и любимого коллегами. Однако даже те, в ком можно было бы видеть его ближайших друзей, затруднялись дать ему столь однозначную характеристику.
Томас Хебер читал лекции по социологии в Стокгольмском университете и, по словам матери, числился там на хорошем счету. С девушкой он расстался два года назад, когда заканчивал работу над диссертацией, которая, как можно предположить, и стала причиной их разрыва. Хебер с головой ушел в работу. Фредрика Юханнессон сомневалась, что с тех пор у него с кем-либо были любовные отношения, но не исключала этого. Имен, во всяком случае, она не называла.
Я откладываю рапорты, выхожу из комнаты, едва не повалив елку, и наливаю себе черного кофе из автомата. Пока чашка наполняется, мимо проходят первые коллеги – ранние пташки, бледные, с красными глазами и с сугробиками снега на плечах. Я отворачиваюсь, избегая вступать с ними в беседу. Так повелось с первого дня моего возвращения на службу. В их глазах я – необстрелянный щенок, кисейная барышня, падающая в обморок при виде пистолета.
Больше всего мне хочется сейчас таблетку «Собрила», но я держусь. Спрашиваю себя, когда наконец пройдут это отчаяние и страх. Психолог советовал набраться терпения и выждать, но при этом не рекомендовал ничего конкретного. Мне следовало быть настойчивей, прежде чем мы с ним расстались.
Возвратившись в кабинет, снова берусь за протоколы. Первое преступление Томаса Хебера – нарушение общественного порядка – датируется ноябрем 2001 года, нанесение телесных повреждений – декабрем 2002-го. К протоколам прилагаются материалы судебного заседания.
3 ноября 2001 года неонацисты отмечали очередную годовщину гибели короля Карла XII[17]. Планировалась демонстрация в центре Стокгольма, число участников которой оказалось больше, чем когда-либо. Встречная демонстрация политических сил левого фронта организовывалась Томасом Хебером, молодым социологом и активистом антифашистского сетевого форума AFA, но не получила поддержки со стороны властей. Антифашистам не дали разрешения на проведения акции; в результате демонстрацию AFA полиция разогнала, а на ее участников были наложены большие штрафы.
Спустя год, в декабре 2002-го, собралась другая демонстрация, в Салеме[18], чтобы почтить память Даниэля Вретстрёма[19], молодого парня, убитого группой шведоненавистников-мигрантов. Обычно в это время, когда мирные жители округа подвергаются нешуточной опасности, я стараюсь не бывать в Салеме. Вот и на этот раз о подробностях акции узнал от родителей. «Демонстранты» швыряли в окна куски фанеры, штурмовали на автомобилях закрытые гаражи… В общем, по мере возможности выходные лучше было провести в каком-нибудь другом месте.
Но акция 2002 года, третья по счету с момента убийства семнадцатилетнего Вретстрёма, обернулась настоящей битвой. В самом ее разгаре Томас Хебер ударил пустой бутылкой некоего неонациста. К несчастью, бутылка разбилась о голову жертвы. Была ли она надтреснута или Хебер и в самом деле не рассчитал силу удара – оставалось только догадываться. Прокурор придерживался второго. История получила широкую огласку. Были задействованы криминалисты, но следственная группа так и не пришла к какому-либо определенному выводу. Тем не менее Хеберу дали два года условно, с привлечением к общественным работам.
Грехи молодости? Возможно.
Я поднялся, подошел к окну. Над Стокгольмом занимался рассвет. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, нужно было куда-то двигаться.
* * *Все началось уже во время нашей первой встречи в клинике Святого Георгия; я и сам не заметил, как втянулся в это необратимо. Я должен был сразу обо всем догадаться, понять, что не случайно ввязался в эту войну, в которой, как я чувствовал, должен потерпеть поражение.
– Завязать не планируешь? – спросил Грим.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну… все это. – Он кивнул на тубус с таблетками в моей руке.
Собственно, я и не думал ничего от него прятать.
– Я много думал об этом, – ответил я.
– А Сэм знает?
– Нет.
– А если узнает?
Я вздохнул.
– Понятия не имею, как она отреагирует.
– Хмм…
– Что это значит? – не понял я.
– Ты хочешь вернуться к работе?
– Да.
Грим подался вперед.
– Почему это для тебя так важно? Вернуться к работе, я имею в виду…
– Потому что… – Я задумался. – Я не умею делать ничего другого… не хочу и не могу… Потому больше у меня ничего нет.
– А Сэм? – Он приблизил лицо, глядя мне в глаза. – Разве ее у тебя нет?
– Нет.
– Я полагал, вы вместе…
– Это не так.
Грим кивнул.
– Но ты понимаешь, что не сможешь вернуться в полицию, пока не покончишь со всем этим… или, – он поморщился, и на его лице проступило подобие улыбки времен нашей стародавней дружбы, – пока не убедишь их в том, что покончил… С учетом твоей истории, я имею в виду.
– Не уверен, что у меня это получится.
– А ты пытался?
– Нет.
– Тогда, может, стоит?
– В любом случае это только мое дело. Если я прибегну к помощи со стороны, они могут заметить. И, с учетом моей истории, как ты сказал… меня уволят из полиции. Я не могу так рисковать.
– Тогда действуй один. Тебе предстоит пережить момент истинного освобождения, если получится.
Я вгляделся в его лицо.
– Зачем мы об этом говорим? Единственная причина – твоя очередная попытка ткнуть меня носом в грязь. Потому что это единственный вред, который ты можешь сейчас причинить мне.
– Ты ни черта не понял. – Грим затряс наручниками, цепи на них зазвенели. – Сейчас я с большим удовольствием двинул бы тебе в физиономию, если б мог.
* * *Парк в окрестностях университета красив и в декабре. А вот Южный корпус оставляет ощущение замаскированной психбольницы. Это девятиэтажное здание, неопределенного, точно застиранного, бледно-голубого оттенка. Я поднимаюсь ко входу в большой компании студентов, пребывающих, судя по всему, в одинаково мрачном