Институт социологии располагается на девятом этаже Южного корпуса. По пути я покупаю чашку кофе – кажется, лишь для того, чтобы хоть что-то держать в руке. В коридоре института светло и тихо, как в какой-нибудь бюрократической конторе. Двери плотно закрыты, кроме одной, за которой сидит директор института префект Марика Францен.
– Лео Юнкер, полиция, – представляюсь я.
Она оборачивается, в глазах – удивление.
– Простите, – спешу добавить.
– Но я…
– Нет, нет… ничего страшного.
Она быстро оглядывает меня с ног до головы. Потом поднимается навстречу, протягивает руку.
– Прошу вас, входите.
Из подключенных к компьютеру динамиков гремит гимн Лючии. Марика Францен небольшого роста, темноволосая. У нее узкое лицо, большие очки и маленький нос картошкой. Смотрится забавно.
– Я должен задать вам несколько вопросов. Речь пойдет о Томасе Хебере. Вы, конечно, знаете, что с ним случилось?
– Да, – отвечает она, прикручивая звук, а потом отключает динамики совсем. Глаза у Марики пронзительные, карие, взгляд сосредоточенный, серьезный. – Я слышала. Это ужасно, я ничего не понимаю… Присаживайтесь, пожалуйста.
В углу комнаты – уютный диванный уголок. Я располагаюсь в одном из кресел. На столе рядом с бумажной кипой стоят бутылка коньяка и две рюмки. На одной из них – следы губной помады.
Подозрительно косясь, Марика убирает бутылку и рюмки в шкаф. Краснеет.
– Расслабились вчера с коллегой, – объясняет она. – У нас было долгое совещание.
– Когда именно было совещание? – спрашиваю я.
– Начали в пять, закончили около восьми.
Она присаживается на край дивана напротив. Смотрит так, будто в любой момент ожидает, что я пролью свой кофе и испорчу ей диван.
– Томас тоже участвовал? – спрашиваю я.
– Оставался до самого конца. Его дверь стояла приоткрытой, и я видела его после заседания.
– Во сколько он ушел?
– Я спросила, не собирается ли он домой; было достаточно поздно. И он ответил, что нет. Якобы у него назначена встреча с кем-то в половине одиннадцатого, поэтому он остается.
– В половине одиннадцатого, – повторил я, вынимая блокнот. – И вам известно с кем?
– Нет. Но, учитывая, что Томас проводил полевые исследования, можно предположить, что это был кто-то из его респондентов.
– Полевые исследования?
– Да. Когда исследователь собирает эмпирический материал, опрашивает людей или проводит наблюдения, мы называем это полевыми исследованиями.
– Что же исследовал Томас?
– Социальные движения.
– Что это?
Марика забрасывает одну ногу поверх другой.
– Это сложное понятие. В любом случае речь идет о неких социальных группах, сетях или организациях, которые занимаются общей деятельностью. То есть в центре внимания группы, не отдельные люди.
– Такие как AFA, например?
– Именно как AFA.
Ее глаза вспыхивают, но в следующий момент Марика зажимает ладонью рот, как будто сказала лишнее. Возможно, просто пытается сосредоточиться.
– Это щекотливая тема, – замечает она. – Социальные движения часто возникают как протест против общественного порядка.
– То есть речь идет о политических группах?
– Не обязательно. Помимо прочего, ответ зависит от того, что понимать под политикой. Что касается Томаса, его интересовали автономные социальные движения: с одной стороны, такие группы, как «Революционный фронт» или AFA, с другой – националистические вроде «Шведского сопротивления».
– То есть «правые» и «левые»…
– Можно сказать и так. Шведский совет по научным исследованиям выделил Томасу деньги на изучение взаимодействия различных социальных движений, в первую очередь с противоположными позициями, то есть конфликтующих.
Страница в моем блокноте все еще чистая. Я «стенографирую»: «Левые – правые», «AFA» – ставлю знак вопроса. Во внутреннем кармане звонит телефон. Я не глядя отменяю вызов. Надеюсь, это не Сэм.
– Хочется спросить, чем все это его так заинтересовало.
– Социальные движения, вы имеете в виду?
– Не совсем. Политические крайности правого и левого толка.
Марика пожимает плечами.
– Томас не делал тайны из своего прошлого… Я о том, что он ведь и сам участвовал когда-то в одном автономном движении. Социологи часто изучают то, что им близко; так или иначе, Томас не был исключением.
– То есть вы знаете о его прошлом в AFA?
– Разумеется. Скажу больше: мне известно, что Томас был осужден за нанесение телесных повреждений и нарушение общественного порядка. Об этом два раза в год мне напоминают письма его «поклонников».
– Что за письма?
– На наш мейл пишут нацисты, расисты и интернет-тролли всех мастей.
Вот оно, забрезжило наконец. Или…
– Расскажите о письмах.
– Вы понимаете, – Марика всплеснула руками, – что в этом нет ничего удивительного. Социологи часто ставят себя в щекотливое положение, когда занимаются политически ангажированными проблемами. Такие письма получают многие. Разумеется, мы принимаем меры – пишем заявления в полицию и тому подобное. Но после Брейвика и Утёйи[20], собственно, после того как «Шведские демократы» вошли в риксдаг, противостояние «правых» и «левых» заметно обострилось.
– Когда вы их получали?
– В последний раз где-то в начале осени, но бывало и раньше. При всем понимании, насколько это серьезно, что мы могли сделать? Только переправить их в отдел безопасности, который, в свою очередь, связывался с вами. Что и делали…
– То есть эти письма были от нацистов, расистов и… как вы их там назвали… – я заглянул в блокнот, – интернет-троллей?
– В случае Томаса – да, насколько я понимаю. Конкретные отправители так и не были установлены.
– От нарушителя общественного порядка до социолога… – задумчиво повторил я. – Похоже, с возрастом он поменял политические убеждения.
– Томас оставался на стороне левых, насколько мне известно. Разве что перестал верить в действенность публичных акций. Думаю, он просто стал старше.
– Стал старше?
– Да; иногда одного этого достаточно, чтобы человек изменился. Думаю, Томас просто пытался понять себя прежнего.
– Он все еще был членом этого… AFA?
– Не могу сказать вам этого… Честно говоря, не думаю.
Она взглянула на меня испуганно-удивленно, будто увидела вдруг нарисовавшееся за моей спиной чудовище.
– Его что, действительно убили?
– Да.
– И вы не знаете, кто это сделал?
– Нет, пока не знаем. Пытаемся понять. – Последнюю фразу я проговорил почти по слогам. – Каким он был в последние дни жизни, можете рассказать? Каких-нибудь изменений не заметили?
Она задумалась, скользнув взглядом по корешкам книг на полке.
– Нет, ничего такого…
– Чем он занимался вчера днем?
– Он появился здесь после совещания в девять. Я была на кухне, он пришел позже. Потом сидел у себя в кабинете. Думаю, расшифровывал интервью. Когда я уходила домой, он все еще оставался. Сказал, что у него назначена встреча в половине одиннадцатого.
– С кем – вы не знаете? – на всякий случай переспросил я.
– Нет, как я уже сказала – ни малейшего понятия… Днем, правда, он гулял… с Келе Вальдецем, приятелем. Они часто гуляли вместе в окрестностях университета.
– Каким он был, Томас? Были ли у него друзья, родственники, о которых он говорил?
– Томас был… одиночка. Когда он пришел к нам, у него была девушка. Они расстались. Потом появилась