Ханетта вдруг дернулся в сторону – мимо уха у него что-то свистнуло и брякнулось о землю прямо у туфель старосты. В некотором ошалении Ясир понял, что это обглоданная кость куриной ноги.

– Кто-кто будет должен за воду?

Хороший ашшари и непривычный звякающий голос так странно не сочетались между собой, что Ясир заморгал: так щуришься и отводишь взгляд, чтоб не смотреть на красное пятно в больном глазу калеки.

Отодвинув ханетту, в ворота, вихляясь и жуя на ходу, засунулся сумеречник. Все-таки они везли сумеречника.

Каким-то тайным чувством Ясир вдруг понял, что ханетта и тюрок резко смылись.

Сумеречник развязно привалился плечом к воротной створке, словно боялся упасть без опоры. Худющее тело торчало даже сквозь просторную рубашку – еще чуть-чуть, и ветром сдует. Возможно, от полета сумеречника удерживал лишь длинный меч в битых ножнах. Оружие самийа нагло держал за ремни перевязи, едва не волоча по земле. Морщась и щурясь, он любопытно шевелил ушами и грыз хрящик второй куриной ноги.

– Так что там про воду? Что там мы кому должны? – сдвинув, словно леденец, кость в угол рта, снова поинтересовался сумеречник.

– Пошел отсюда, тварь ушастая, – брезгливо отозвался с высоты верблюда бедуин. – Не такой уж ты ценный подарок, чтоб на ашшарита рот разевать. Пшел прочь и позови хозяев.

Самийа вытянул руку и отодвинул Ясира в сторону. Тот отъехал, как занавеска, и на манер занавески, чуть колыхаясь на ветру, затих.

На притоптанную туфлями землю брякнулась еще одна кость.

– Прыгай, – звякнул сумеречный голос.

Косточка белела на рыхлом песке.

– Че-вооо?!

– Прыгай за костью. Она очень дорогая.

– Че-во?! Да я…

– Прыгай за костью. Она стоит воды для целого квартала – и никчемных жизней твоих спутников. А если ты полаешь над ней собакой, я не убью и тебя.

– Ах ты кафирская…

Про кафирскую морду Ясир не дослушал, ибо тем же чувством трепаной занавески уловил смертоносное колыхание воздуха. И рыбкой нырнул под ограду.

Конь с волочащимся в стремени, еще орущим телом грузно прогрохотал мимо. Марваз быстро прихлопнул к стене обоих сумеречников – слух его не подвел, через мгновение в переулок, колыхая меховым горбом, ворвался верблюд.

Каид, оба сумеречника и носильщики-ханьцы распластались вдоль саманной ограды. Ханьцы тоненько поскуливали, но не выпускали из рук концы поручней, к которым крепились ремни носилок. Деревянный ящик с зеркалом стоял на земле. Хорошо, что предусмотрительные косоглазые напихали в него сушеной травы и прочей бумаги. А он, Марваз, еще думал: чего этой железяке сделается… а вот же ж, чуть конем не прокатило вниз по улице!

Если слух не обманывал каида, месиво, из которого вылетали кони под пустым седлом, орущие перекошенные люди и пуганые верблюды, крутилось аккурат перед воротами их дома. Вопли неслись с площаденки перед Старым кладбищем.

Верблюд, пыхтя, топоча и постепенно замедляясь, надвигался на них, занимая бочинами весь переулок. Марваз втянул в себя воздух и привстал на цыпочки – еще ноги отдавит. Рыже-серый длинный мех болтался под изгибом шеи, с вислых губ капала слюна.

Каида мазнуло через всю грудь, и даже на лице осталось что-то влажное. Верблюд, раскачиваясь, утопал вниз, а один из ханьцев вдруг перегнулся пополам в приступе рвоты. Сумеречники одинаково чирикнули.

Марваз понял, почему седло на верблюде так странно выглядит: в нем еще сидела часть… тела. Непонятно, как держатся эти ноги, заметил про себя каид, и половина трупа, словно дождавшись его мыслей, сползла и влажно шлепнулась о стену дома и в пыль. Верблюд, похоже, ничего не заметил и побежал дальше.

Ханьца бурно тошнило. Марваз вытер со щеки темную вязкую кровь.

Дикие крики медленно гасли. Но кто-то продолжал орать – как заведенный, на одной ноте.

Осторожно переступая ногами, прижимаясь спиной к стене, каид сполз вниз по улице. Глубоко вздохнул и выглянул на остывающую площадь из-за съехавшего угла ограды.

Выглянув, Марваз понял: ограда съехала, потому что в нее всей тушей впечатался верблюд. Животное лежало, странно подогнув ноги, в какой-то странной борозде – словно его сдуло и протащило, а потом со всей дури шмякнуло о стену.

По виду площади казалось, что на ней раскрутился начиненный лезвиями смерч. Все и всех разбросало, но не всех целиком.

Через влажный песок полз кто-то в размотавшемся тюрбане, на диво быстро перебирая руками и ногами. За спасающимся бегством дурнем – далеко ли убежишь на четвереньках? – медленно и расслабленно шел нерегиль. Меч он держал тоже расслабленно. Почти небрежно. Сыто так держал меч.

Вопль оборвался. В тишине нерегиль явственно фыркнул. И дал ползущему легкого пинка в зад. Тот обреченно замер, приподняв лопатки и опустив лицо к земле.

– Я же говорил – хорошая была кость. Надо было лаять… – Нерегиль сокрушенно вздохнул.

И невесомо отмахнул мечом. Тело распалось на две половинки – странно, на две разные стороны, с запозданием на тягучий миг. Нерегиль уже отворачивался, а труп только начинал разваливаться. Внутренности крапчатым пирогом шлепнулись вниз.

За идущей мурашками спиной Марваза присвистнули. И хихикнули. Марваз решил, что это шайтан.

Но обернулся. Там стоял сумеречник из зеркала и скалил мелкие зубки. Вдруг в его руке свистнуло и сверкнуло что-то похожее на железную змею. Замахнувшийся джамбией человек упал на спину с перебитым горлом. Смертоносная змейка, свиристя лезвием на конце, послушно намоталась сумеречнику на запястье.

– Кто это такие, Марваз?

Каид понял, что нерегиль стоит прямо перед ним. Почти не закапанный, кстати, отметил про себя каид. Как хороший повар. Отец учил Марваза: хорошего повара узнают по рукавам, они всегда чистые…

– Марваз?.. Я спрашиваю, кто это.

…а вот на фартуке может быть все что угодно.

У нерегиля на белом животе темнел веерок мелких капель.

– Мы служители богини милосердия, о господин, – мурлыкнул на ашшари выходец из ханьского зеркала.

Оба сумеречника вскинули сомкнутые ладошки и завалились на землю в поклоне, потешно перекидываясь на один бок.

На разодранное горло человека, по которому полоснула железная змея, не хотелось смотреть.

– Милосердия, говоришь? – издевательски ухмыльнулся Тарик.

– Иногда милосерднее избавить мир от одной души, чтобы спасти от смерти многих, – задрав от земли морду, ласково улыбнулся лысенький самийа.

– Благостное у вас богословие, – еще сильнее оскалился нерегиль.

И перевел взгляд спокойных светлых глаз на Марваза:

– Зеркало?..

Деревянный ящик лежал в устье улицы в путанице ремней и сиротливо торчащих деревянных коромысел. Носильщики, похоже, улепетнули, едва ознакомившись с панорамой.

– Вот, – мужественно показал на ящик Марваз.

И снова посмотрел на веерок темных капель на белой ткани.

Случившееся на площади в Нахле Марваз запомнил. Навсегда. Тарик сдерживает пляшущего сиглави и поднимает узкую бледную ладонь. В Нахле нерегиль передумал. А здесь, видимо, нет.

– Спрашивай, каид, – милостиво кивнул ему нерегиль.

И Марваз спросил:

– За… что?

Сумеречник вздохнул. Но ответил:

– Видишь ли, Марваз. Я ненавижу бедуинов. Они продажны, трусливы и бесчестны. Но когда я попал в стойбище, я был должен за воду. Потом я был должен