Тилус нетерпеливо мяукнул, словно призывая хозяина к действию, и решительно вспрыгнул ему на плечо: «Мол, пора в путь, что-то засиделись мы!» Андрюс глубоко вздохнул и решительно надел кольцо на палец. По крайней мере, хоть что-то доброе сделано было с помощью ведьмина изумруда – ведь без него Тилуса разорвали бы собаки, как пить дать.
– Для тебя только не бросаю перстень, – сказал котёнку Андрюс. – Хотя мне и родным пока от него только горе довелось принять.
Но он и сам чувствовал, что не смог бы избавиться от подарка вот так просто; камень был уже намертво связан с его жизнью, и легко расстаться с ним не получится.
* * *
В соседнем городке, в ювелирной лавке Андрюс и Ядвига, не торгуясь, взяли предложенные деньги за один из маленьких изумрудов, подобранных у дома Агне; ещё один драгоценный камешек Андрюс без лишних слов отдал святому отцу. Всё же тот не захлопнул двери перед носом погорельцев, а когда Андрюс вернулся, то даже растрогался, видя свою семью и ксёндза погружёнными в совместную молитву. Всего камешков в его кармане осталось три – из тех пяти, что лежали в мёртвой руке жены мясника, прочие же он и подбирать не стал. Семью прокормить пока хватит, добраться до Смоленска – тоже, а наживаться за ведьмин счёт – дело последнее.
Памятуя судьбу семьи мясника, Ядвига сперва даже подумать страшилась, что кто-то ещё до этих камней дотронется. Андрюс её успокоил. Хотя он и не понимал пока всей природы ведьмовских подарков, однако твёрдо уверился: ему камни ничего плохого не сделают. Тем, кому он, Андрюс, добровольно их отдаст – тоже. Значит, можно было ничего не опасаться и спокойно трогаться в далёкий путь.
* * *
За маленьким окошком мастерской шумел город, к которому оказалось нелегко привыкнуть. Были тут и крепостные стены со рвами, и множество храмов, и высокое здание городской ратуши. После родного городка, крошечного и сонного, Смоленск казался Андрюсу громким, суетливым, вечно куда-то стремящимся… Более полугода прошло с их приезда, а он всё ещё пугался толпы, огромного количества незнакомых лиц, ругательств на непривычном языке.
Из родных матери в живых остались её старший брат с супругою да отец – высокий, суровый старик с совершенно лысой головой и длинной белой бородою. Нельзя сказать, что они отнеслись к семье Андрюса плохо, но и особого радушия тоже не было. Дед весьма болезненно переживал взятие Смоленска русскими и падение Смоленского воеводства – брат матери же считал, что жить надобно не воспоминаниями, а сегодняшним днём, и не разделял его скорби. В семье царил разлад – а родители Андрюса, растерянные и сломленные пережитым, не могли разделить убеждения ни дяди, ни деда. Мать испуганно кивала на слова старика: она с детства боялась ему слово поперёк сказать. Йонас же слушал рассеянно, иногда задавал вопросы невпопад, но чаще безразлично молчал – отчего старик в сердцах стучал на зятя кулаком, а мать съёживалась в испуге.
Андрюсу, Иеве и Ядвиге недосуг было выслушивать политические споры-разговоры: надо было искать, чем заработать на хлеб. Из дому родственники не гнали – и на том спасибо. Дядя держал цирюльню да ещё занимался кое-какой торговлишкой: продавал клиентам мыло, душистую воду, разные эссенции… Андрюсу всё это было не по нраву, помощником в цирюльню идти он не захотел. Ядвига всей душой радела за обучение его грамоте, однако и с этим пришлось повременить.
* * *
Как-то он шёл по базару – услышал весёлый перестук молоточков и громкий, впрочем, мягкий и приятный мужской голос, что зазывал покупателей. Андрюс оказался перед целым лотком затейливых деревянных вещиц: коробочек, шкатулок, посуды, игрушек… Их украшала затейливая резьба, сверкающая лаком роспись. Андрюс невольно засмотрелся, и даже Тилус высунул наружу из-под хозяйской одежды любопытную мордочку.
Что касалось Тилуса и перстня – Андрюс твёрдо решил, что друга никуда запирать не станет, а вот драгоценным камнем материнской родне глаза мозолить не годится. Поэтому изумруд был надёжно спрятан в потайной кармашек, а прочие ведьмины камни Андрюс прятал в подушке – знал, что плохое укрытие, да не придумалось иного. Кроме него и Ядвиги, никто в доме о сокровищах не знал, вроде бы и некого было опасаться.
К Тилусу дед отнёсся с подозрением, но Андрюс рассказал, что отбил котёнка у цепных псов и даже присочинил, что тот удачу семье приносит. Суровый старик сдвинул было лохматые брови – однако строгого вида внук совсем не заробел, лишь повёл плечом, сказал: «Кот со мною останется, а коли прогоните, вместе с ним уйду». И взглянул в упор большими, светлыми, как безоблачное небо, глазами. Дед, сам не зная почему, отступил – в самом деле, не на улицу же мальчишку гнать? Да и ногами топать, кулаком стучать на него тоже отчего-то не хотелось.
Ну, а если дед смолчал, дядю-цирюльника Андрюс и спрашивать не стал. И остался Тилус жить в дедовском доме, ни на шаг от Андрюса не отходил.
Над ухом раздался звонкий мальчишеский голос:
– Что, паныч, загляделся – нравится? Берите-берите, дёшево отдадим!
Оказывается, у искусного столяра было несколько подмастерьев, мальчиков старше Андрюса – однако тот давно привык, что его, восьмилетнего, принимали за отрока тринадцати-четырнадцати лет.
– Спасибо, я посмотреть только. Хороши уж очень вещицы ваши, да денег у меня нет. Сестрица моя старшая на соседей шьёт-стирает, а родители больны… – Андрюс с трудом заставлял себя улыбаться и любезно говорить с незнакомым человеком – настолько привык опасаться всех и вся.
Мальчик пристально взглянул в лицо Андрюсу и зачем-то внимательно посмотрел на его руки.
– А звать тебя как?
– Андрюсом… А вас?
– Никитой… Рагозины мы. Хочешь, Андрюха, попробовать?
Он протянул Андрюсу небольшой кусок дерева и столярные инструменты, которыми только что работал сам, и уступил свой табурет. Андрюс присел – ему стало интересно, а ещё немного завидно: Никита Рагозин с такой ловкостью выпиливал немудрёные деревянные свистульки, фигурки, ложки.
– Вот так, смотри! – Никита стал показывать, как правильно держать инструмент и придавать деревянной плашке нужные контуры. Андрюс старался повторить…
Он так увлёкся работой, что сам не заметил, как прошло время. Надо было всего лишь убрать с кусочка дерева лишнее, и то, что оставалось, превратить в любую, самую изящную вещь, которую только создавало воображение. У него получилось не сразу, за работой он порезал руку острым лезвием, но не мог остановиться, пока над самым ухом не раздалось удивлённое восклицание:
– Ишь ты! Молодец!
Рядом стоял сам столяр, хозяин лотка.
– Это я, батька, научил его! – похвастался Никита Рагозин.
– Ну уж, ври больше! – столяр смеющимися глазами скользнул с сына на Андрюса. – Ты, парень, нашему делу учился где?
Андрюс сам не знал, что ответить. Отец всегда бывал занят в храме, кому его учить? Мальчонкой он повторял за старшими ребятами, вырезывал, как все они, свирели из бузины да тростника… Сейчас же в его руках извивалась изящными кольцами змея с большими глазами… Осталось только жёлтые пятнышки нарисовать – и как живая будет.
– Пойдёшь ко мне в подмастерья? Ты не бойся, будешь умён – научу всему, денег заработаешь. Никитка мой сказал, твои-то хворают, сестриным трудом только и живёте?
– Да, всё так… И ещё одна сестра есть, на белошвейку учится, – Андрюс переминался с ноги на ногу.
Пойти в ученики к столяру, конечно же, было очень заманчиво. Как же он отвык, что с ним обращаются по-человечески!
– Спасибо вам, низкий поклон. Только… У меня кот, он всегда со мной – куда я, туда и он.
– Ко-от? – удивился столяр. – Ну, так и невелика беда: чай, не волк, не съест! Вот как раз и мышей будет ловить. Так что – по рукам, Андрейка?
– Спасибо вам. И тебе, Никита, – выдавил Андрюс. – Я непременно приду.
Но хотя отец и сын Рагозины смотрели на него весело и дружелюбно, Андрюс поймал себя на том, что машинально спрятал за спину руку – ту, где носил обычно ведьмин изумруд. И ещё сердце его стиснула зависть и глухая тоска по всему хорошему, человеческому, куда был для него путь закрыт. И, точно напоминая о себе, ведьмин подарок вдруг сделался горячим, едва ли не обжигающим – Андрюс почувствовал это даже сквозь плотную ткань рубахи.
Но он уже привык сдерживать себя и знал, что на лице его ничего не отразилось.
Глава 6. Новый друг
– Я как на руки твои