Внизу ее муж возился в темноте. Что-то опрокинул, тихо выругался. Теодора откинулась на спинку кровати и сплела пальцы. Ее интересовало, пил ли Рас, хоть она понимала, как мало это значило в общей картине. Она была почти уверена, что он провел время с Ланой, продавщицей сигарет в театре.
Ей не в чем было упрекнуть мужа. Не имелось никаких веских или существенных доказательств, подтверждающих беспокойство, но беспокоиться, пожалуй, все же стоило, учитывая увеличивающуюся дистанцию между ними последние несколько месяцев. Рас все дольше оставался во «Дворце» после завершения последнего сеанса — слишком долго, чтобы объяснять задержку подсчетом квитанций и приведением театра в порядок на следующий рабочий день. В городах, намного бо́льших, чем Литчфилд, по выходным регулярно устраивали полуночные представления, но «Дворцу» никогда не удавалось завлечь местный люд на поздние сеансы. Последняя катушка всегда ложилась на полку до полуночи. Торчать в кинотеатре до трех ночи не было никакого смысла, если только…
Рас не собирался подниматься, поэтому Теодора вылезла из постели и накинула на плечи халат. От резкой перемены положения ее бросило в жар, в висках застучала кровь. Выйдя в холл, она тихо спустилась по ступенькам. На полпути до нее донесся голос мужа из кухни:
— …Кто, Джим Шеннон? Конечно, я его знаю, но кто вам это сказал? О господи, он может сколько угодно поднимать шумиху… он же не может пойти с этим в суд? Но опять же, не так давно у меня был фильм с Джейн Рассел, и я все ждал, как он нагрянет — а вот поди ж ты, только моя старуха по этому поводу развонялась…
Застыв на ступеньке, Теодора поджала губы и нахмурилась. Она думала, этот разговор давно закончен. Все, что она хотела донести, — что картина, возможно, выставит театр в плохом свете. Литчфилд — маленький городок с простыми городскими ценностями. «Вдруг люди не захотят ходить туда, где крутят подобную дрянь?» — предостерегла она его. До Даксема всего час езды, и, чтобы выказать протест, горожане вполне могли начать кататься в тамошний кинотеатр. Теодора думала о людях, о себе, о Расе, в целом — об их положении и репутации в городе, и, уж конечно, о состоянии их и без того шаткого финансового благополучия. Впрочем, излишней суеты она себе не дозволяла и точно не судила мужа по внешним проявлениям. Рас был волен делать все, что взбредет в голову, — в конце концов, кто носит брюки, тот и прав.
Она прокралась на лестничную площадку и остановилась там, прислушиваясь.
— Ты когда-нибудь видел ту киношку с Гретой Гарбо, «Двуликую женщину»? Там же ничего такого в помине нет, но Шеннон переполошился. Говорил, в ней «прославляют неверность», «не чтут законы Божьи», и все в таком духе. Так вот, дело было годика два назад, и я тогда недвусмысленно этому козлу намекнул, что в следующий раз, когда ему вздумается мне нервы крутить, я сидеть сложа руки не стану, накручу в ответ… ага, да, мистер Уинстон. Нет, мистер Уинстон, я не думаю, что кто-то должен показать ему, где раки зимуют, прежде чем он что-нибудь сделает. Я просто так говорю… конечно-конечно. Нет-нет, никакое осиное гнездо я ворошить не собираюсь, у меня дела идут хорошо… но все-таки «Дворец» уж не тот, что прежде…
Дальше Рас общался лишь посредством неопределенного мычания и хмыканья, и Теодора восприняла это как сигнал бесшумно войти в кухню, сделав вид, будто ничего не слышала. Муж бросил на нее перепуганный взгляд и отвернулся к раковине, приговаривая «угу», «конечно», «да-да, мистер Уинстон» и периодически кивая.
Набрав из-под крана воды, Теодора уселась за кухонный стол и стала лениво тянуть из стакана горьковатую от ржавчины прохладу. Так продолжалось до тех пор, пока муж не закончил разговор. Бросив трубку на рычаг, он тяжко выдохнул.
— С тобой все хорошо? — спросила она как можно более веселым голосом.
— Да, просто день долгий, вот и все.
— Хочешь, сделаю тебе поесть? Яичницу-болтунью, может?
— Нет-нет. Никаких яиц. — Он ослабил галстук и расстегнул воротничок, всхрапнув, словно тот душил его до смерти.
— А знаешь, мне очень понравилась та картина с Гарбо, — сказала Теодора. И почти сразу пожалела об этом. Лицо Раса налилось краской, плечи мелко затряслись.
— Может, перестанешь совать нос не в свои дела? — залаял он. — Я каждый день по пятнадцать часов пашу — пятнадцать клятых часов, Теодора! — И все ради чего? Чтобы к любопытной женушке возвращаться, которой вынь да положь что-нибудь подслушать? Ну где тут справедливость!
— Прости, не хотела показаться назойливой…
— Вот и не показывайся, бога ради. Мне по делам звонили, слышала? Это все меня и только меня касается, а не тебя.
— Милый, я просто интересуюсь!
— Интересуешься, ага. — Он усмехнулся и потащился в гостиную. — Ну да, ну да. Ты — просто интересуешься. Ха.
Он включил лампу и открыл шкафчик с напитками у книжных полок, из которого достал бутылку виски и хрустальный бокал. Теодора мышью юркнула за мужем, пока тот наливал на три пальца, осушал налитое одним глотком, затем подмахивал еще на три. Она встала за диваном и стиснула руки в кулаки, глядя, как он напивается.
— Кто такой мистер Уинстон?
Ральф хрипло кашлянул, выпитое взбурлило у него в глотке.
— Прокатчик, — сказал кое-как он. — К нам новую киношку привезли.
— И что это за киношка?
— Боже, Теодора…
— Я просто спрашиваю.
— Если хочешь знать, это фильм про сексуальную гигиену. Та дрянь, которую нам втюхивают как социально значимую и которая на деле — чистой воды эксплуатационное кино.
— Ох…
— Перед каждым показом выступает паря в костюме доктора. Торгует какими-то книжками. Потом идет сеанс — фильм про девицу, которую солдафон обрюхатил по пути на войну, со всеми вытекающими. Сказал, мол, вернется домой, на ней женится, а потом ей приходит письмо, где прописано, что его убили, ну а девчонка уже, считай, на сносях. — Рас поставил бутылочное горлышко на краешек стакана, плеснул еще на два пальца. — Ну а последняя катушка — настоящая громадина.
— Даже так? — Теодора немного расслабилась. Теперь, когда вроде поумерил пыл и муж. Он напивался на скорую руку, но хотя бы говорил с ней. — И что на ней?
— Живорождение, — бросил Рас с некоторым отвращением. — Я ее не видел и, Богу ведомо, не хочу, но вот что на ней. В самом конце. Самые натуральные роды — все видно так же хорошо, как твой нос.
Теодора покраснела и выпучила глаза.
— Но, Рассел…
— Да знаю я, знаю. Джим Шеннон обо всем пронюхает и со всей своей христианской ратью явится по мою душу. Но Уинстона это все не волнует, смекаешь? Он говорит, почти в каждом городе такая буча поднимается. А билеты знай себе продаются.