Доктор Ремензель, расплывшись в улыбке, в свою очередь, кивнул на растрепанный затылок Эли, показывая, что и они едут туда же. В свисте ветра между машинами они ухитрились договориться, что позавтракают вместе в Холли– Хаузе – старинной гостинице, где обслуживали только посетителей Уайтхилла.
– Все! – сказал доктор Ремензель шоферу. – Поезжайте!
– Знаешь, – сказала Сильвия, – право же, кто-нибудь должен написать статейку… – Она обернулась, посмотрела в окно на старую машину, тарахтящую далеко позади: – Нет, правда, кому-то надо написать.
– О чем? – спросил доктор. Вдруг он заметил, что Эли, сгорбившись, почти сползает с сиденья. – Эли! Сядь прямо! – сказал он резко и снова обернулся к Сильвии.
– Обычно думают, что эти частные школы только для снобов, для богачей,
– сказала Сильвия, – но ведь это неправда!
Она перелистала проспект и нашла нужную цитату.
– «Принцип школы Уайтхилл, – прочла она, – состоит в том, что даже если семья не в состоянии полностью оплатить обучение ученика в нашей школе, это не должно лишать ребенка возможности учиться. Поэтому приемная комиссия ежегодно выбирает примерно из трех тысяч желающих сто пятьдесят самых способных, самых талантливых мальчиков, даже если кто-нибудь из них не может внести две тысячи долларов за обучение. Тот, кто нуждается в финансовой поддержке, получает ее полностью. В некоторых случаях школа берет на себя заботу об одежде и оплату проезда для стипендиатов». – Сильвия тряхнула головкой: – По-моему, это просто поразительно! А многие даже не понимают, что сын какого-нибудь простого шофера тоже может поступить в Уайтхилл.
– Если хватит способностей, – сказал доктор.
– И благодаря щедрости Ремензелей, – добавила Сильвия с гордостью.
– И многих других людей, – сказал доктор.
Сильвия снова стала читать вслух:
– «В 1799 году Эли Ремензель положил начало нынешнему фонду стипендий, пожертвовав школе сорок акров земли в Бостоне. Школа до сих пор владеет участком в двенадцать акров, который в настоящее время оценивается в три миллиона долларов».
– Эли! – сказал доктор. – Сядь же прямо! Что с тобой?
Эли выпрямился было, но тут же, почти соскальзывая с сиденья, уныло осел всем телом, как снеговик в адском пламени. По вполне уважительной причине ему хотелось съежиться, сжаться в комок, исчезнуть, умереть. Но он не мог заставить себя открыть родителям, что это за причина. Все дело было в том, что он знал: ни в какой Уайтхилл его не примут. Он провалился на вступительных экзаменах. А родители об этом не знали, потому что Эли нашел роковое извещение в почтовом ящике и порвал его в клочки.
Доктор Ремензель и его жена ни секунды не сомневались, что их сын будет принят в Уайтхилл. Им казалось немыслимым, что Эли туда не попадет, поэтому они даже не поинтересовались, как Эли сдал экзамены, и не удивлялись, что до сих пор не было никаких извещений.
– А что нашему Эли придется делать для зачисления? – спросила Сильвия, когда их черный «роллс-ройс» пересек границу Род-Айленда.
– Понятия не имею, – сказал доктор. – Кажется, у них там теперь всякие сложности, надо заполнять какие-то анкеты чуть не в четырех экземплярах, какие-то карточки – словом, бюрократизм. Да и вступительные экзамены тоже новшество. В мое время директор просто беседовал с мальчиком. Бывало, директор только взглянет на него, задаст два-три вопроса и скажет: «Для Уайтхилла подходит».
– А говорил он когда-нибудь «не подходит»?
– Ну как же, конечно, – сказал доктор Ремензель, – попадались ведь и безнадежные тупицы и всякое такое. Нужно же придерживаться какого-то уровня. Всегда так было. Вот сейчас эти африканцы тоже должны соответствовать определенному уровню, как и все остальные. Принимают их, конечно, потому, что госдепартамент желает установить дружеские связи с их странами. Но мы поставили свои условия. Они все тоже должны соответствовать определенному уровню.
– Ну и как? – спросила Сильвия.
– Как будто хорошо, – сказал доктор Ремензель. – Как будто их всех приняли, а ведь им пришлось сдавать те же экзамены, что и нашему Эли.
– Трудный был экзамен, милый? – спросила Сильвия сына. До сих пор ей и в голову не приходило задать ему этот вопрос.
– Угу, – сказал Эли.
– Что ты сказал? – переспросила она.
– Ага, – сказал Эли.
– Очень рада, что у них такие строгие требования, – сказала она, но тут же поняла, что так говорить глупо. – Да, конечно, у них требования очень высокие. Потому и школа так широко известна. Потому и те, кто ее кончает, отлично устраиваются в жизни.
И Сильвия снова погрузилась в чтение проспекта и развернула карту «Луга», как по традиции называли территорию Уайтхилла. Она перечитала названия всех мест, носящих имя Ремензелей: птичий заповедник имени Сэнфорда Ремензеля, каток имени Джорджа Маклеллана Ремензеля, общежитие имени Эли Ремензеля, а потом прочла вслух четверостишие, напечатанное в углу карты:
Когда весенний вечер Окутает старый сад, Уайтхилл, наш милый Уайтхилл, Все мысли к тебе летят.
– Знаешь, – сказала Сильвия, – все-таки эти школьные гимны, когда их читаешь, чуть-чуть пошловаты. Но когда я слышу, как Клуб весельчаков поет эти слова, мне кажется, что на свете нет ничего прекраснее, даже плакать хочется.
– М-мм… – сказал доктор Ремензель.
– А кто автор – тоже кто-нибудь из Ремензелей?
– Не думаю, – сказал доктор. И вдруг вспомнил: – Погоди-ка. Это же новая песенка. И написал ее вовсе не Ремензель. Том Хильер ее сочинил, вот кто.
– Тот самый, в старой машине, мы еще его обогнали?
– Ну да, – сказал доктор Ремензель. – Том ее и сочинил. Помню даже, как он ее сочинял.
– Значит, ее написал мальчик, который учился бесплатно? – сказала Сильвия. – Ну, как это мило! Ведь он учился на стипендию, верно?
– Да, отец у него был простым механиком в гараже.
– Слышишь, Эли, в какую демократическую школу ты поступаешь! – сказала Сильвия.
…Полчаса спустя Бен Баркли остановил машину у Холли-Хауза – старинной сельской гостиницы, которая была на двадцать лет старше американской республики. Гостии ница стояла у самой территории Уайтхилла, башенки и крыши школьных зданий поднимались вдали над нетронутой зеленью птичьего заповедника имени Сэнфорда Ремензеля.
Бена Баркли отпустили с машиной на полтора часа. Доктор Ремензель провел Сильвию с Эли в знакомый зал – невысокие потолки, оловянные кружки на полках, старинные часы, чудесная деревянная мебель, внимательная прислуга, изысканные блюда и напитки.
В ужасе от того, что его ожидало, Эли неуклюже толкнул локтем огромные стоячие часы, и они жалобно застонали.
Сильвия на минутку вышла. Доктор Ремензель с Эли остановились на пороге ресторана, где хозяйка поздоровалась с ними, называя их по имени. Их усадили за столик под портретом одного из трех воспитанников Уайтхилла, ставших президентами США.
Посетители вскоре наполнили ресторан. Пришли целые семейства, и в каждой семье был хотя бы один