— И что это? Как играть?!

— Это ерунда, это почти не видно! Попробуйте, пожалуйста, попробуйте!

Чтобы не выглядело, будто я капризничаю, прошлась по беззвучным клавишам.

— Нет, это невозможно, когда начну играть в темпе, будет мешать, это же правая рука.

— Мы перевернем наоборот, под левую, — с надрывной готовностью предложил конферансье.

— Да какая разница?!

— А давайте подложим ей что-нибудь под правые ножки стула, тогда правая рука будет на нужной высоте, — пошутил советник.

Конферансье с обожанием посмотрел на него.

Нет, всё, мое терпение лопнуло, я повертела головой в поисках директрисы и только собралась к ней рвануть, как конферансье цепко схватил меня за локоть:

— Я вас очень прошу, очень прошу! Сыграйте, пожалуйста, я не смогу пережить, если подведу столько народу! Все так ждали, девочки так готовились, это ужасно, это ужасно, и я один во всем виноват! Я готов сделать что угодно, ну давайте, я буду держать левую сторону синтезатора, чтобы было ровно?

Моя гневная решительность была сбита, я уставилась на него. Понятное дело, отказать ему язык не поворачивается, но играть, когда один — ноты держит, другой пианинку на весу… это как-то за пределами, все-таки не варьете. Они, почувствовав, что я сдаю оборону, стали говорить больше и разом, я перестала понимать.

— Нет, — начала я растерянно, — это невозможно. Вы будете качаться и шевелиться, я буду путаться.

— Мы не будем даже дышать!

— Но представляете, как это будет смотреться со стороны?

— Я скажу очень проникновенную речь, очень, вот увидите! Публика будет в полном восторге, это я обещаю! У нас нет выхода — девочки должны станцевать!

Совсем расстроившись, я отошла от них подальше (вдруг еще чего выкинут), отправилась искать директрису. Она давала последние напутствия девочкам, они были уже одеты, точнее, конечно, раздеты — одним словом, готовы к выходу. Стоят, как всегда, хихикают, волнуются, мерзнут. Стоим с ними, болтаем, ждем команды и вдруг видим: бежит к нам конферансье. В таких случаях обычно говорят: лица на нем не было. Но у него было лицо — у него было страшное лицо! Я сжалась: господи, что еще? Там больше нечему случаться! Максимально вжалась в стену, чтобы дать ему без помех промчаться мимо, но случилось худшее: он бежал ко мне.

— Это катастрофа! Нет адаптера!!!

Я не знала, что такое адаптер, поэтому его отсутствие меня не огорчило:

— Ничего, не расстраивайтесь.

Он, сбиваясь, объяснил, что без него система вообще не работает. Никак. Я в душе вздохнула с облегчением и пошла искать директрису. По пути наткнулась на вездесущего советника, сказала, что все, нет адаптера.

— Послушайте, — ответил он, — вы уже согласились играть без стольких этих штук, а сейчас опять уперлись! Сыграйте, а? Я так понял, что вы можете играть и без всего этого.

Пришлось объяснять, что я уже согласилась играть и без адаптера тоже, но теперь проблемы у конферансье.

Началось нервное совещание. Варианты были: послать за адаптером и ждать или отменять выступление. Я предложила сгонять домой за дисками с балетной музыкой, по дороге я бы подобрала подходящий вариант. Но директриса, подумав, отказалась:

— Видишь ли, мы единственная компания в округе, которая работает только под живую музыку, и здесь все наши спонсоры, которых мы убеждаем, что это необходимо. Я специально готовила так, чтобы номер был не под запись, мне необходимо сегодня — под пианиста. Ты можешь ждать?

— Подожду, конечно.

Конферансье сказал короткую блестящую речь, и публика прокричала в ответ:

— Конечно, подождем!

Началось ожидание.

Музыканты заиграли, кто танцевал, кто слонялся, конферансье периодически развлекал публику, как мог.

Минут через двадцать он подошел ко мне и поделился терзающей его тайной: он не был уверен, что адаптер дома (куда рванула жена). Он не помнит, видел ли его вообще.

Так…

— Тогда давайте скорее скажем директрисе об этом, нужно же как-то подготовиться, если что?!

— Нет! Еще есть надежда, возможно, это я просто нервничаю.

Ничего себе! Теперь нервничать стали вместе.

Послонявшись еще минут десять, подхожу:

— Какие новости, вы звонили жене?

— Да! Она забыла свой мобильный здесь, вот он.

Подходит несчастная директриса:

— Сколько еще ждать? Публика расходится, девочки мерзнут.

Конферансье разразился стенаниями и извинениями. И тут мне приходит гениальная идея:

— А давайте попросим музыкантов сыграть нам?! Они ж импровизаторы, они все могут!

— А они согласятся?

— А куда им деваться? Это будет феерически! Все недостатки спишутся на экспромт, родители будут счастливы, публика в восторге, трогательность момента добавит остроты, а потом все только об этом и будут говорить!

Мы плотоядно посмотрели на музыкантов и стали брать их в кольцо.

Директриса нанесла первый удар:

— Помогите, спасите, выручите, наша жизнь в ваших руках!

Они растерялись. Директриса добила:

— Девочки замерзают на цементном полу, публика ждет, нужно сыграть, иначе отсюда никто не уйдет.

— Но у нас нет опыта играния балета, — испуганно произнес честный ударник.

— С завтрашнего дня можете вписать в свое резюме, что есть! — выхожу на арену я. — Это очень просто, я сейчас все объясню.

Директриса ободряюще мне кивает и отступает назад, но далеко конвоиры не отходят. На всякий случай. Хотя, надо заметить, музыканты и не предпринимали попыток к бегству, они оказались гораздо сговорчивее меня. И я скороговоркой начала курс молодого бойца:

— Играть нужно две вещи. Первая — медленная, сладкая, романтическая, четыре четверти.

— Напойте, — сосредоточенно сказал саксофонист, прижевываясь к саксофону, — я попробую запомнить.

— Не надо, играйте свое, что привыкли, главное, чтобы было красиво, без напряга.

— Все равно спойте, мы возьмем ваш ритм.

Запела искомое па-де-де из «Дон Кихота». Через пару тактов осенило — ритмический рисунок там один в один — «Love Me Tender» от Элвиса Пресли. Забавно.

Они оттолкнулись от этого и начали шепотком импровизировать. Выходило просто отлично.

— Главное, держите квадрат.

Саксофонист, не отрываясь от инструмента, показал локтем на ударника:

— Пусть он держит.

Как он?! Я чуть было не ляпнула, что почему бы всем не подержать квадрат для верности?! Но промолчала: кто их знает, может, у них специфика такая? Ладно, буду сама считать.

— Долго так играть?

— Четыре квадрата, а потом повтор.

— Как повтор? — вздрогнули двое и перестали играть (я же забыла, что они импровизаторы!).

— Не надо повтора! Играйте как хотите, я махну, когда хватит.

— Хорошо.

— Отлично, а теперь вторая вещь: три четверти, в таком-то темпе, как бы подпрыгивая, с затактом и буйно.

Саксофонист недоверчиво поднял бровь, а ударник, напротив, обрадовался:

— Так пойдет?

И заиграл.

Раз: слабая доля.

Два: сильная доля.

Три: своей металлической кисточкой мазанул по поверхности.

Далее по кругу. Я растерялась:

— Нет, не так! Первая доля должна быть сильной, а остальные — слабые.

— Что, всегда? — ужаснулся он.

— Всегда.

— Какой кошмар.

Они начинают тихонько примеряться, звучит забавно, интересно, но необъяснимо-нелогично, пытаюсь представить танец с большими прыжками, но нет, не выпрыгивается. Прошу облегчить вторую долю или вовсе убрать. Плохо на меня посмотрели, но делают!

— Ну что, нормально?

— Отлично.

— Знаешь, — осенило вдруг гитариста, — а давай ты будешь петь? Будет то, что надо.

– Нет! Я не буду петь! В балете не поют, у вас все здорово! Я слов не знаю! –