— Да, что-то в этом роде.
С интересом:
— Это у вас хобби?
Мрачно, но с достоинством:
— Нет, я профессионал.
— А-а… — произносит он как-то неадекватно. — Ну тогда все равно… Вам же не нужна скорость реакции на работе?
— Как это не нужна, — обижаюсь я, — очень даже нужна, я же не для себя играю, а все время слежу за аудиторией. Если бы я была сама по себе, тогда да, а так — нет. Если я не буду держать темп или засну, что остальным-то делать?
Ненадолго зависает.
— А вы каждый день работаете?
— Да.
— Утром или вечером?!
— Весь день.
— Но не с утра же до вечера?!
— Утром немного, потом вечером немного, по-разному.
— А что, и утром, и вечером тот же вид работы?
Начинаю сердиться: ну вот какая разница? Я вообще-то утром — в колледже, вечером — в школе, но это вряд ли его может интересовать? Хочется огрызнуться, но американцы обычно идут по трафарету: вот надо ему лично найти лучшее место для принятия таблетки и посоветовать пациенту, и тут хоть умри, сопротивление бесполезно, с колеи не сойдет. Поэтому приходится терпеливо объясняться:
— Нет, работа немного разная, но по сути одно и то же, — поднимаю на него опухший глаз — нет, определенно я произвожу на него какое-то феерическое впечатление, и для закрепления успеха добавляю: — И еще я езжу по домам частным образом. (Это, конечно же, о частных учениках, он же сам сказал — водить опасно, вот я и рапортую ему о своих разъездах.)
— Ну тогда… ну тогда… Вам нужно принимать эту таблетку на ночь, но не на ночь поздно вечером, а совсем на ночь. В смысле когда совсем на ночь, спать идете когда, уже точно спать — совсем.
Та-ак… Смотрю на него долгим взглядом психиатра. Зря я все-таки без рекомендации к доктору пошла. Надо было разузнать о нем что-нибудь… Пойду, у подруги поспрашиваю. Хотя и он тоже прав — сама не знаю, когда спать пойду: вроде иду уже, а зацеплюсь за компьютер, так и просижу пару часов, потом пойду, увижу шитье, пошью маленько, потом дальше иду.
— Я поняла, доктор. Я поставлю пузырек рядом с подушкой, спасибо большое.
Он обрадовался, отдал мне, наконец, рецепт, я откланялась. У двери ждала подруга, и мы пошли к регистратуре заполнять бумаги, но доктор не отправился восвояси, а прочно засеменил за нами, так что рассказать ей я ничего не смогла.
Когда подошли, мне в окошке выдали бланки, подруга с доктором стояли в двух метрах, и, как только я углубилась в бумаги, он зашептал ей на ухо:
— Слушай, а кто она?
Подруга, ее хлебом не корми, дай подурачиться, а тут дичь сама в руки идет, как шуманет на весь коридор:
— Ага, интересуемся?!
Он подскакивает, машет руками, мол, я, может, просто неправильно понял, просто уточнить!
Я, не отрываясь от бумаг, через плечо бросаю ей по-русски:
— Он у вас с приветом.
— Да ладно, до сих пор был нормальный.
С плотоядной улыбкой поворачивается к нему:
— Что вас конкретно интересует?
Ему деваться уже некуда:
— Где она работает?
— Бэлэ́й.
— Бэлэ́й?! (Форте.)
— Бэлэ́й.
— Бе-лэ́й?! (Фортиссимо.)
— Ну да.
Радостно:
— Значит, она танцует в бэлэ́й?!
— Нет!
— Как?!
— Она — бэлэй-пианист.
С возвращающимся ужасом:
— А на чем она играет? На синтезаторе?
— А она на чем хошь играет — на пианино, на скрипке, на баяне, на дудке, много чего, она еще и поет! — Подруга делает в мою сторону широкий жест, я поднимаю свое опухшее гриппозно-гайморитное лицо, она, вздрогнув, машет, мол, пиши, пиши дальше, не пугай людей.
Он:
— Это что, типа фокусы?
— Какие фокусы? Видите — серьезный человек, просто болеет.
— А это типа ремень через плечо? Или как?
— Что как? Какой ремень, зачем?
— Ну как инструмент к ней крепится, когда она танцует?
Я бросаю ручку, и мы обе, не мигая, смотрим на него.
Подруга медленно:
— Вы что, имеете в виду, что она танцует и играет одновременно?
— Да.
— И как вы себе это представляете?
Неуверенно:
— Ну… танцует бэлэй, через плечо синтезатор, и она себе музыку играет.
— Ага, в пачке! — вставляюсь я радостно.
— Вы когда-нибудь видели бэлэй?
— Да, — обиделся он.
— Ну и где вы видели, чтобы танцоры играли?!
— Ну я поэтому и удивился, как это — пианист в балете?
— Она (жест в мою сторону) — играет. — Подруга правой рукой лупит три аккорда по воображаемой клавиатуре, в левой у нее большая стопка бумаг. — А танцоры — (показывает на доктора) — танцуют. — Правая рука имитирует крыло «Умирающего лебедя», но лебедь, правда, получается не умирающий, а вполне себе буйный. Доктор, застыв, смотрит на нее. Она повторяет:
— Она — играет («бьет» по роялю), а они — танцуют (опять вздымающийся правым крылом лебедь, встает на цыпочки и движется влево). Это все — отдельно! Музыка — отдельно, танец — отдельно. Но вместе.
Регистратор уже давно встала и смотрит на них в окошко.
Но даже после таких па на лице доктора не дрогнул ни один мускул, его эмоциональный резерв на сегодня был исчерпан.
Подруга:
— Ну что, опять непонятно?
— Понятно. Только я думал, что в балете танцуют под оркестр.
— Правильно! А когда оркестр не может — она играет!
— На всех этих инструментах?
— Нет. На рояле.
— Понял.
— На каждую репетицию оркестров не напасешься, поэтому играют на пианино.
– А-а, – протянул он, а когда я ушла – рванул рассказывать ей о первоначальном варианте со стриптизом.
У этой истории есть небольшой эпилог.
Продержав меня в аптеке, наконец, объявили, что лекарство не дадут — какие-то проблемы со страховкой. Стали звонить доктору. Время идет. Я помираю. Звонит подруга:
— Сидишь?
— Сижу.
— Чего там у тебя?
— Не знаю, не дают.
— Жди, доктор разговаривает, я перезвоню.
Звонит опять:
— Не дают. Возвращайся сюда.
— Зачем?
— Иди, доктор передал тебе лекарство.
Приплетаюсь. Выходит с пакетиком:
— На, пока они там разберутся — помереть можно.
— Спасибо. Сколько я должна и кому?
— Никому нисколько. У нас запас есть.
— Не, я так не могу, сколько это стоит?
— Не возьмет.
— Иди еще раз спроси.
— Спрашивала уже. — Смеется. — Говорит — пусть она лучше мне станцует!
– Нахал!.. В каком жанре?
Что французу здорово, китайцу смерть
Гамбит
Это было давным-давно, в мой первый год в Америке. Тогда я, новичок во всем и прежде всего в эмигрантской жизни, ходила на курсы английского, на которых учились люди из разных стран. Эти люди, этот Вавилон, и были основное мое окружение, пока не было ни друзей, ни работы. Ощущение того, что есть в городе хоть одно место, где тебя знают, ждут и рады тебе, очень поддерживало и помогало привыкнуть к новой жизни. К моменту той забавной истории, которую я хочу рассказать, наша учебная группа четко поделилась на две части: противная сторона — несколько молодых китаянок, звуконемой мексиканец и три японки. Наша сторона — имела неофициальное гордое название «Западноевропейский блок», в него входили венгр, француз, мы с русской приятельницей, мексиканка, годящаяся нам в матери, холостой китаец и тибетец.
На всякий случай поясню: в одном помещении китайцы и