Осенью 1877 года начинается новый период в жизни и творчестве Хирна: он отправляется на Юг, в Луизиану, в «экзотический» Новый Орлеан. Здесь он вновь активно работает для газет и сотрудничает сначала в «Daily City Item», а затем в «Times Democrat». Хирн положительно очарован местной креольской экзотикой: он изучает язык – местный диалект французского, увлечен историей и топографией Нового Орлеана, исследует городские достопримечательности и интенсивно впитывает местную культуру: путешествует по креольским поселкам в дельте Миссисипи, собирает все, что касается креольских обычаев, ритуалов и верований, коллекционирует кулинарные рецепты, размышляет о влиянии климата на местные нравы и неутомимо пишет, пишет… С этим материалом он выходит на национальную литературную арену: его очерки о креольской экзотике начинают публиковать ведущие американские литературные журналы того времени – «Harper’s Weekly» и «Scribner’s Magazine».
В Новом Орлеане Хирн сформировался как художник, начал писать рассказы, опубликовал первую повесть «Chita: A Memory of Last Island» – о трагедии острова, смытого штормовыми волнами в море вместе с обитателями. Подружился со многими местными литераторами. Здесь открылась еще одна грань его дарования – переводческая. Он хорошо знал французский и любил французскую литературу. Первая известность в масштабах США пришла к Хирну именно как к переводчику: он переводил прозу Т. Готье, Г. Флобера, Ж. де Нерваля, Э. Золя и, главное, Ги де Мопассана, в рассказы которого был влюблен. Хирн одним из первых познакомил американцев с художественным миром великого француза. Здесь, в краю креолов и французской речи, обращение к романской словесности было естественно и вполне объяснимо.
Хирн всегда много читал – и в детстве, и в зрелые годы. Французская литература для него значила немало, но все-таки образцом художника стал Эдгар Аллан По. Увлечение жанром «страшного рассказа» состоялось, безусловно, благодаря творческому опыту предшественника. Рассказы о привидениях тогда в Америке писали многие. Но у Хирна была своя цель – не развлечь читателя, пощекотав ему нервы, а заставить ощутить, что жизнь не сводится исключительно к погоне за деньгами, но полна таинственного, загадочного и прекрасного.
К фантастике и фантастическому Хирн тянулся, видимо, с самых юных лет. Но возможность сочинять фантастику получил только в Новом Орлеане, на рубеже 1870–1880-х годов. Именно тогда на страницах местных газет появляются его первые фантастические истории: «Ночь Всех Святых», «Дьявольский карбункул», «Незнакомец», «Призрачный поцелуй», «Мертвая любовь», «История цыганки» и другие. Рассказы эти, конечно, еще ученические. Писатель только ищет свою форму, стилистику, жанр. Но эти, главным образом «страшные», истории уже предрекают появление его японских легенд и сказок.
Когда Хирна спрашивали, почему он сочиняет такие странные тексты (а современникам они казались именно такими), он неизменно отвечал: «Искусство не существует без фантазии. По-настоящему художественное обязательно фантастично».
Постепенно как писатель – автор «экзотических» очерков и «страшных» рассказов – Хирн завоевывает национальную известность. В 1887 году редакция «Harper’s Weekly» предлагает ему в качестве корреспондента журнала отправиться в длительную командировку на острова французской Вест-Индии. Предложение респектабельного издания пришло вовремя: в осенние месяцы 1887 года Хирн переживал очередную глубокую депрессию и даже пытался покончить жизнь самоубийством.
Два с лишним года Л. Хирн прожил на острове Мартиника, знакомясь с местной жизнью, изучая обряды вуду, сочиняя очерки и корреспонденции для «Harper’s», занимаясь переводами с французского и составляя книгу путевых заметок «Два года во французской Вест-Индии», которая вышла в 1890 году и вызвала большой читательский интерес. Тогда же, во второй половине 1880-х, у писателя просыпается интерес к Востоку, точнее – к Китаю (и этим интересом Хирн был обязан прежде всего работам французских синологов, которые усердно штудировал): он начинает изучать буддизм и философию дзен, увлекается средневековой китайской литературой, публикует в «Harper’s» несколько собственных переработок старинных китайских историй о привидениях. В 1887 году на основе этих публикаций Хирн издает небольшую книжку под названием «Несколько китайских историй о привидениях».
Вероятно, проснувшимся интересом к Востоку, востребованностью публикаций можно объяснить новое предложение редакции: отправиться корреспондентом в Японию.
В те годы – на рубеже двух столетий – в Америке и Европе интерес к Японии был очень велик. Недавно совершенно закрытая для иностранцев страна, казалось бы навечно скованная паутиной древних ритуалов и условностей, с началом эпохи Мэйдзи, не отказываясь от привычных традиций, вдруг начала стремительно развиваться решительно во всех областях: гуманитарной, промышленной, военной, проводить политику аннексий и захватов и энергично распространять свое влияние на все страны юго-восточного региона. Специфический интерес читателей и должен был удовлетворить корреспондент.
Однако, оказавшись там, Хирн начал писать совсем о другом: не о растущей военной мощи и индустриализации Японии, а о ее культуре, традициях и верованиях, самураях и крестьянах, описывал жилища и отношения между японцами, рассказывал об игрушках, театре кабуки, пище и костюмах, сочинял истории о привидениях и гоблинах. Стоит ли удивляться, что автор очень скоро перестал быть иностранным корреспондентом – контракт с ним был расторгнут. Но, судя по всему, это не очень его огорчило: он привык довольствоваться малым, и японский стиль жизни давал ему такую возможность. Позднее, в очерке «Дух японской цивилизации», он с явным внутренним одобрением специально остановится на этом – характерном для японцев – бытовом минимализме и обнаружит в нем не только одну из особенностей японской житейской философии, но попытается интерпретировать его в качестве основы внутренней стабильности и устойчивости традиционной культуры, ее прочности по сравнению с культурой западной.
В Японию Хирн переехал весной 1890 года и до конца дней безвыездно – лишь время от времени меняя японские адреса – жил в Стране восходящего солнца. Хирн был космополитом, любой дом был для него чужим – так повелось с младенчества. Может быть, поэтому переезд из «неформальной» Америки в предельно ритуализированную Японию дался ему так легко.
После