Поднявшись в свою комнату, я достала книжку Радзинского и принялась ее рассматривать.
Это был не новый экземпляр: пожелтевшие страницы и потрепанная обложка свидетельствовали, что моей находке не один десяток лет, но, судя по прошивке, возраст ее не более века.
Пролистав книгу от корки до корки, я сумела найти и ту самую гравюру, увеличенный рисунок с которой украшал спортивный зал, – «Невиновность». А на предыдущих страницах тоже имелись иллюстрации: уже знакомая мне гравюра «Предатель» и другая – «Суд».
Последняя, конечно же в виде росписи, была на северной стене спортивного зала: огромные весы с гроздью винограда на одной чаше и яблоками на противоположной. Никогда раньше я не трактовала изображение вот так, полагая, что подразумевалось простое взвешивание продуктов.
Если же проследить последовательность изображений по книге, можно увидеть логическую цепочку. Суд, который решит, предатель ли ты или невинен. Иными словами, над Радзинским вершился суд, а приговор мне хорошо известен. И его исполнения не зря боялся Павел Аркадьевич.
Я вспомнила, что говорил мне отец, будто у Павла Аркадьевича началось помутнение рассудка и он нес какую-то околесицу. Нужно выяснить, о чем разглагольствовал Радзинский, чего и кого боялся.
И пусть отец просил не лезть в темные дела, я действительно не могла оставаться в стороне.
Я пришла к папиному дому и уже внаглую хотела потянуть за ручку, как дверь распахнулась и на пороге появилась Лена Королева, студентка отца.
Мы учились на параллельных курсах, но никогда особо не общались. Папа часто хвалил Лену, а ей рассказывал про мои успехи. В общем, мы были знакомы заочно куда больше, чем реально.
– Значит, отец дома, – улыбнулась я, – привет, Лен.
– Ага, он у себя. Мы как раз закончили на сегодня с моим дипломом. – Девушка театрально изобразила облегчение, и мы расхохотались.
– Как продвигается работа?
– Замечательно, Андрей Николаевич мне очень помогает. А ты как? Слышала, работаешь с новым профессором?
– Да, но мы еще не начинали толком заниматься. Завтра принесу ему черновики.
– Ничего, у вас впереди целый год. – Ленка подмигнула мне. – А он красавчик.
– Как-то не смотрела на него в этом плане, – солгала я, в то время как воображение вовсю рисовало его злосчастный образ.
– И правильно, зачем тебе старпер, когда рядом есть Нилов, – заметила девушка, но, взглянув на часы, засуетилась. – Извини, пора бежать.
– Пока!
Отца я обнаружила на кухне, он пил ароматный кофе и совершенно не слышал моих шагов. Пользуясь его задумчивостью, я подошла со спины и крепко к нему прижалась.
Он засмеялся, поставил на стол кружку и развернулся ко мне.
– Лерочка, дочка, ты чего?
– Я не могу навестить папочку? – игриво спросила я, делая глоток из отцовской кружки. – Сахар! Папа, тебе нельзя!
– Всего две ложки. Ты же в курсе, я не могу пить кофе без сахара.
– Тебе бы и от кофе отказаться… – задумчиво проговорила я и, выпутавшись из папиных объятий, вылила остаток напитка в раковину.
– Точно, но что-то вдруг захотелось… Милая, ты зачем пришла? – Он серьезно посмотрел на меня.
– Я соскучилась.
– Тогда пойдем в гостиную.
Папа заварил чай, и некоторое время мы беседовали на самые разные темы, не связанные с причиной моего визита. Но когда речь вернулась к диплому, появился шанс коснуться запретного.
– Кстати, о Павле Аркадьевиче, – начала я, – ты говорил, что в последнее время его тревожили странные мысли.
– Возраст, милая, – развел руками отец, – он на старости лет выдумал невесть что и сам в это поверил.
– Например? – не унималась я.
– Зачем тебе забивать свою прекрасную головку всякой чушью? – Отец подлил мне в чашку кипятка. – Лучше расскажи, как твоя работа с новым преподавателем.
– Но почему глупостями? Я лишь хочу знать, что его тревожило.
– Для чего, Лер? – неожиданно строго вопросил отец, со звоном поставив свою чашку на блюдце.
– Мне нужно, – прошептала я.
– Повторяю, Лера, для чего?
– У меня есть подозрения, что его смерть не была случайной. – Я виновато посмотрела на отца и испугалась его тяжелого взгляда, словно была не его дочерью, а студентом на пересдаче.
– Откуда такие подозрения? – процедил папа.
– Выстроила логическую цепочку. Павел Аркадьевич загадочно вел себя перед отъездом. Его напутствие мне, как будто он не вернется, а потом авария. – Про гравюру я решила умолчать.
– Ты уже говорила кому-нибудь о своих подозрениях? – Отец не на шутку разнервничался, что мне совсем не понравилось.
Неужели он осведомлен куда больше, чем я думала?
– Нет, никому. Только тебе.
– Вот и не говори! – строго проронил он. – Все, что ты сказала, должно оставаться в стенах этого дома.
– Тебе что-то известно?
– Ничего, кроме того, что нельзя забивать голову бредом сумасшедшего, – грозно сказал отец. Еще немного – и он бы повысил голос.
Но я не могла пасовать.
– В чем заключался его бред?!
– Лера!
– Папа!
Отец вздохнул и взял меня за руку. Впервые я смогла победить: ведь всегда безропотно его слушалась.
– Радзинский чрезмерно увлекся средневековыми текстами: алхимия, метафизика и прочее. Он уверовал, что в Оболенском университете правят темные силы. В общем, паранойя.
– Но на чем-то он должен был основываться…
– Да, на книгах, которые прочел. А их – тысячи, – с раздражением буркнул папа, но я не унималась.
– Он говорил что-то конкретное? И что за силы?
– Лера, надеюсь, ты не веришь в подобную чушь?
– Не верю, но хочу во всем разобраться. Папа, я не успокоюсь, пока не выясню, что случилось на самом деле.
– Дочка, ты уже в курсе его трагической кончины. – Отец обнял меня и поцеловал в макушку. – А прочее – только твоя фантазия. Пообещай, что оставишь затею с расследованием и никому не проболтаешься о своих подозрениях.
– Ладно, – помолчав, ответила я.
Отец немного успокоился. Он думал, что я сдалась, хотя это было не так.
Прекратить начатое, когда даже маломальские факты буквально кричали об убийстве? Нет, такое выше моих сил.
Пробыв в отцовском доме еще около получаса, обсуждая все на свете, кроме запретной темы, я поняла, как сильно нуждалась в семье.
Мы не были близки, но я безумно любила отца, и наши нечастые совместные вечера многое для меня значили, а до переезда в Оболенку жизнь была совершенно иной.
Я росла беззаботной девочкой, которую не ругали за четверки, разрешали прогулять физкультуру. Мне постоянно твердили, что я любимая дочурка. Мама была самым близким человеком, а ее гибель оказалась для меня настоящим ударом.
Отец хорошо обо мне заботился, всегда интересовался дочерними делами и успехами, но в отличие от мамы не сумел стать настоящим другом.
Папа мечтал видеть во мне свое продолжение, поэтому воспитывал в строгости и пиетету к учебе. Однако все это способствовало тому, что я постепенно превращалась в робота.
И только почувствовав вкус к жизни в объятьях отца, поцелуе с Ниловым и в том странном чувстве, что возникало рядом с Арсением, я поняла, что не хочу оставаться безвольной куклой, подчиняющейся чужой воле.
Разговор меня расстроил, глупо