Странно, почему я не помню страха.

У нас была возможность. Посадочная ступень рассчитана для передвижения по Плутону, поэтому вместо посадочных опор она снабжена юбкой. Половинная мощность двигателя превращала ступень в корабль на воздушной подушке. Это безопаснее и экономичнее, чем совершать прыжки с помощью реактивной тяги. Под юбкой, как под колоколом, должны были сохраниться остатки испарившихся газов, и, значит, двигатель оставался в газовой полости.

Мы могли расплавить лед нашей «Нервы-К» и открыть себе путь.

Помню, мы были так осторожны, как только могут быть осторожны насмерть перепуганные люди. Мы поднимали температуру двигателя мучительно медленно. Во время полета водородное горючее обтекает реактор и само охлаждает его; здесь этого не было, зато в газовой полости вокруг двигателя стоял ужасающий холод. Он мог скомпенсировать искусственное охлаждение либо… Внезапно стрелки словно взбесились. Под влиянием чудовищной разности температур что-то вышло из строя. Джером вдвинул замедляющие стержни – никакого результата. Быть может, они расплавились. Быть может, проводка вышла из строя или резисторы превратились в сверхпроводники в этом ледяном мире. Быть может, сам реактор… Но это уже не имело значения.

Странно, почему я не помню страха?

Снова сверкнуло Солнце…

Ощущение тяжелой дремоты. Я опять очнулся. Те же звезды восходят роем над теми же мрачными вершинами.

Что-то тяжелое наваливается на меня. Я ощущаю его вес на спине и ногах. Что это? Почему оно не пугает меня?

Оно скользит вокруг, переливаясь, словно чего-то ищет. Оно похоже на огромную амебу, бесформенную и прозрачную, и внутри его видны какие-то черные зерна. На вид оно примерно моего веса.

Жизнь на Плутоне? Сверхтекучая жидкость? Гелий-два с примесью сложных молекул? Тогда этому чудищу лучше убраться подальше: когда взойдет Солнце, ему понадобится тень. На солнечной стороне Плутона температура на целых пятьдесят градусов выше нуля! Выше абсолютного нуля.

Нет, вернись! Но оно удаляется, переливаясь, как капля; уходит к ледяному кратеру. Неужели моя мысль заставила его уйти? Нет, чепуха. Ему, наверное, не понравился мой запах. Как ужасающе медленно оно ползет, если я замечаю его движение! Я вижу его боковым зрением, как расплывчатое пятно, – оно спускается вниз, к посадочной ступени и крохотной застывшей фигурке первого человека, который погиб на Плутоне.

После аварии двигателя один из нас должен был спуститься вниз и взглянуть, насколько велики разрушения. Кто-то должен был струей ранцевого двигателя прожечь тоннель во льду и проползти по нему в полость под посадочной юбкой. Мы старались не думать о возможных осложнениях. Мы все равно уже погибли. Тот, кто вползет под юбку, погибнет наверняка; что ж из этого? Смерть есть смерть.

Я не чувствую себя виноватым: если бы жребий пал на меня, вместо Джерома пошел бы я.

Двигатель выбросил расплавленные обломки реактора прямо на ледяные стенки полости. Мы здорово попались, вернее, попался я. Потому что Джером был уже все равно что мертв. В газовой полости настоящий радиоактивный ад.

Джером, вползая в тоннель, тихо шептал проклятия, а выполз молча – наверное, все подходящие слова израсходовал раньше, на мелкие неприятности.

Помню, что я плакал, отчасти от горя, отчасти от страха. Помню, что старался говорить спокойно, несмотря на слезы. Джером не увидел моих слез. Если он догадывался, это его дело. Он описал мне ситуацию, сказал: «Прощай», а потом шагнул на лед и снял шлем. Туманное белое облако окружило его голову, взорвалось и опустилось на лед крошечными снежинками.

Но все это кажется мне бесконечно далеким. Джером так и стоит там, сжимая в руках шлем: памятник самому себе, первому человеку на Плутоне. Иней лежит на его лице.

Солнце восходит. Надеюсь, эта амеба успела…

…Это дико, невероятно. Солнце на мгновение остановилось – ослепительно-белая точка в просвете между двумя вершинами-близнецами. Потом оно метнулось вверх – и вращающийся небосвод вздрогнул и застыл. Вот почему я не заметил этого раньше! Это происходит так быстро!

Чудовищная догадка… Если повезло мне, то могло повезти и Джерому. Неужели…

Там наверху оставался Сэмми, но он не мог спуститься ко мне. А я не мог подняться к нему. Системы жизнеобеспечения были исправны, но рано или поздно я бы замерз или остался без кислорода.

Я провозился часов тридцать, собирая образцы льда и минералов, анализируя их, сообщая данные Сэмми по лазерному лучу, отправляя ему возвышенные прощальные послания и испытывая жалость к самому себе. Каждый раз, выбираясь наружу, я проходил мимо статуи Джерома. Для трупа, да еще не приукрашенного бальзамировщиком, он выглядел чертовски хорошо. Его промерзшая кожа была совсем как мраморная, а глаза устремлены к звездам в мучительной тоске. Каждый раз, проходя мимо него, я гадал, как буду выглядеть сам, когда придет мой черед.

– Ты должен найти кислородную жилу, – твердил Сэмми.

– Зачем?

– Чтобы выжить! Рано или поздно они вышлют спасательную экспедицию. Ты не должен сдаваться.

Я уже сдался. Кислород я нашел, но не такую жилу, на которую надеялся Сэмми. Всего лишь крохотные прожилки кислорода, смешанного с другими газами, – вроде прожилок золотоносной руды в скале. Они были слишком малы, они пронизывали лед слишком тонкой паутиной.

– Тогда используй воду! Ты можешь добыть кислород электролизом!

Но спасательный корабль прилетит через годы. Придется строить его совершенно заново, да еще переделывать конструкцию посадочной ступени. Для электролиза нужна энергия, для обогрева тоже. А у меня только аккумуляторы.

Рано или поздно мои запасы энергии иссякнут. Сэмми этого не понимал. Он был в еще большем отчаянии, чем я. Я не исчерпал списка своих прощальных сообщений – просто перестал их посылать, потому что они сводили Сэмми с ума.

Очевидно, я слишком много раз проходил мимо статуи Джерома – и вот она появилась, надежда.

В Неваде, в трех миллиардах миль отсюда, в склепах, окруженных жидким азотом, лежит полмиллиона трупов. Полмиллиона замороженных людей ждут своего воскрешения, ждут того дня, когда врачи научатся размораживать их без риска для жизни, научатся устранять те нарушения, что вызваны ледяными кристалликами, пробившими стенки клеток в их мозгах и телах, научатся лечить те болезни, что убивали их.

Полмиллиона кретинов? А что им оставалось делать? Они умирали.

И я умираю.

В полном вакууме человек способен прожить какие-нибудь десятые доли секунды. Если двигаться быстро, за это время можно сбросить скафандр. Без его защиты черная Плутонова ночь за считаные мгновения высосет все тепло из моего тела. И при пятидесяти градусах выше абсолютного нуля я буду стоять замороженный и ждать второго пришествия – врачей или Господа Бога.

…Солнце сверкнуло…

…И снова звезды. Нигде не видно той гигантской амебы, которой я не понравился вчера. А может, я смотрю не в ту сторону.

Мне бы хотелось, чтобы она успела спрятаться.

Я смотрю на восток, мой взгляд скользит по искореженной равнине. Боковым зрением я вижу посадочную ступень –