Будьте в своем квартале в первых рядах тех, кто поможет вырубить электросеть северо-востока.

Иные Ист-Виллиджа с гордостью объявляют о первом ежегодном обесточивании волков-оборотней. Начало – в 3 часа дня в среду 19 августа 1970 г. Давайте еще раз испытаем надежность системы. Включите все электрооборудование, какое только сможете достать. Помогите компаниям по производству и распределению электроэнергии улучшить их финансовые отчеты: потребляйте как можно больше энергии и изыщите возможность потребить еще хоть чуточку сверх того. Обязательно включите электронагреватели, тостеры, кондиционеры и любые другие приборы. Включив холодильник на максимум и оставив его дверцу открытой, вы сможете охладить большую квартиру, что весьма забавно.

После нескольких часов Безудержного Потребления встречаемся вечером в Центральном парке, чтобы повыть на Луну.

ВКЛЮЧАЙТЕ ВСЕ! ШТЕПСЕЛИ – В РОЗЕТКИ!

ВЫРУБАЙТЕ ЭЛЕКТРОСЕТЬ!

Больницы и подобные им учреждения настоящим предупреждаются, что им следует принять необходимые меры предосторожности.

«Иные Ист-Виллиджа»,подпольная газета (июль 1970 г.)

В ясный день видимость была превосходной. Отсюда, с верхнего этажа административного здания ядерного комплекса «Сан-Хоакин», главному инженеру Барри Прайсу открывался отличный вид на гигантское ромбовидное блюдце – бывшее внутреннее море, а ныне – калифорнийский аграрный центр. Долина Сан-Хоакин тянулась на двести миль к северу от Барри и на пятьдесят – к югу. На пологом двадцатифутовом холме, который являлся самой высокой точкой на совершенно плоской равнине, возвышался незаконченный ядерный комплекс.

Даже в столь ранний час здесь кипела работа. Строительные бригады трудились в три смены, вкалывали по ночам, по субботам и воскресеньям и, будь на то воля Барри Прайса, выкладывались бы и на Рождество, и на Новый год. Совсем недавно они закончили реактор номер один и создали неплохой задел для второго, другие начали рыть котлованы для третьего и четвертого… а толку никакого. Номер два закончен, но законники не разрешают запустить его.

Письменный стол был завален бумагами. Волосы Прайс стриг очень коротко, тонкие усики щеголевато топорщились. Одевался он в то, что его бывшая жена называла «инженерной униформой»: брюки «защитного» оттенка, рубаха с погончиками цвета хаки, ветровка, тоже с погончиками и опять же цвета хаки, на поясе болтается микрокалькулятор (когда шевелюра Барри была еще темной, данное правило выполнялось не всегда), в нагрудных кармашках – карандаши. А в специальном кармане куртки – неизменный блокнот. Когда приходилось (теперь уже чаще) присутствовать на судебных заседаниях или устраивать осмотр объектов для мэра Лос-Анджелеса и его советников по энергетике и охране окружающей среды, давать показания перед Конгрессом, Комиссией по ядерной регламентации или законодательным собранием штата, Прайс неохотно напяливал серый фланелевый костюм и повязывал галстук. Но, возвратившись в родные пенаты, он с удовольствием облачался в полевое «обмундирование» – и будь он проклят, если станет переодеваться ради посетителей.

Кофейная чашка опустела: исчез последний предлог.

Барри включил интерком:

– Долорес, я готов принять пожарников.

– Их еще нет, – произнес женский голос.

Передышка. Краткая. Прайс с отвращением занялся бумагами.

«Я инженер, черт возьми. Если бы я хотел тратить свободное время на официальную волокиту или на суды, то стал бы юристом. Или маньяком-убийцей», – мрачно думал он.

Он уже жалел, что взялся за эту работу. Он отличный специалист по энергетике. Доказательством служило то, что он стал самым молодым главным инженером Пенсильванского завода Эдисона. И заставил Милфордовский ядерный комплекс функционировать с максимальной эффективностью и при рекордном для страны уровне безопасности. Правда, Барри стремился получить нынешнюю должность. Он хотел, чтобы ему поручили «Сан-Хоакин» и мечтал лично запустить его – четыре тысячи мегаватт чистой электроэнергии, когда проект будет завершен. Но ему пришлось давать постоянные объяснения, а не строить и запускать. Он умел обращаться с техникой и знал, как держать себя со строителями, монтажниками силовых линий и электриками. Его энтузиазм относительно всего, связанного с ядерной энергетикой, передавался тем, с кем он общался.

«И что в итоге? Теперь я заделался бюрократом», – посетовал он.

Вошла Долорес с самыми важными и срочными документами, требовавшими ответа. Все они относились к пиару и исходили от достаточно высокопоставленных людей, чтобы отрывать от работы главного инженера.

Барри взглянул на кипу бумаг и памятных записок, положенных Долорес в ячейку для входящей документации.

– Смотри-ка, сколько дряни, – пробурчал он. – И ведь каждая бумажка здесь – от политиков.

Долорес подмигнула.

– Бастрадам нон уступатур.

Барри подмигнул в ответ.

– Это не так-то просто. Пообедаем?

– Конечно.

В ее быстрой улыбке промелькнуло недвусмысленное обещание. Барри охватило возбуждение. Надо же, а Прайс спит со своей секретаршей!

«Полагаю, – подумал он, – если бы об интрижке прознали в департаменте, они бы ее не одобрили. Ну и наплевать».

Внезапно он понял, что наступила тишина: здание должно было гудеть от слабой вибрации турбин – ощущение, порождаемое мегаваттами, вливающимися в сеть, питающими Лос-Анджелес и его промышленность – но ничего такого не было. Внизу прямоугольного здания размещались турбины: замечательные машины, венец человеческой изобретательности, чудо инженерии, весящее сотни тонн и сбалансированное до микрограммов, способное вращаться с фантастической скоростью без намека на вибрацию…

Почему люди никак не могут осознать этого? Почему не всем дано понять красоту машин? Их великолепие?

– Выше нас работают бригады, – сказала Долорес, читая его мысли. – Может, нам позволят закончить.

– Вот так новость! – воскликнул Барри. – Нет, пожалуй,