Прохор снова взялся за четверть. Кузьма выпил, опрокинул стакан и пощелкал по его донышку. Все.
— Не-е, — запротестовал Прохор, — у нас так не делают. Надо обмыть покупку.
— Я же не сказал, что конь продается, — возразил Кузьма, — какая обмывка?
— Не сказал, так скажешь. Что здесь такого, возьми моих пару в придачу, хорошие кони, берег, но забирай. Бери, ни за чем не постою. — Прохор не мигая уставился на Кузьму, и бычьи его глаза стали как спелая вишня. В зрачке кверху дном стояла четверть. — Чтобы Долотова никто не смог объехать, догнать, никакой конь, никакая другая нечистая сила не могла угнаться…
«Ну, втемяшилась мужику моя кобыла», — пожалел, что и приехал к Долотову, Кузьма. Прежде он никогда не встречался с Прохором, только слухами пользовался, а вот теперь такая осечка. От этого, видать, так просто не отделаешься — не отвертеться.
— У тебя, Прохор Долотов, есть заветное? Самое дорогое?
— Ты об чем? Ты со мной начистоту, я не люблю загадок…
— Арина — память. Родитель мой велел беречь кобылу пуще глаза своего.
— Правильно, — поддержал Долотов. — Я родителя своего чту. Вот тут должна быть память. — И Прохор положил на крутую, как бочка, грудь свой пудовый кулак. — Ну, скажем, — пригнулся Долотов к Кузьме, — сгинула кобыла, а память?.. Что ты на это скажешь?
Кузьме нечего было сказать, и в самом деле, не возьмет же с собой кобыла память о родителе.
— То-то!
Хозяйка принесла огромную сковороду душистого мяса. Прохор легко поднялся из-за стола, сходил за печь и еще принес четверть, хотя и первая еще оставалась недопитой. И по тому, как хозяин поставил четверть и как посмотрел на Кузьму, тот подумал: «Не так-то легко мне придется», а голову уже туманил легкий хмель.
— Черт его бей! — притопнул Долотов. — Займу, да дойму. Кожей додам, — и провез по столу к Кузьме кучу денег. — Бери, табун себе купишь, другом станешь. Я тебе такое седло — Потапка, принеси!
Не успел Кузьма и глазом моргнуть, как у ног его лежало кавалерийское невысокое с серебряной вязью по луке седло.
— Ну, что?! — прихлынула кровь в лицо Прохора. — Мать его так, Потапке я еще сработаю, тебе отдаю — забирай.
— Что, на мне креста нет? — посунул обратно по столу деньги Кузьма. — Столько мне не надо…
— Бери сколько надо!
— Возьму, только не теперь. Вот дождусь от кобылы приплоду, сам приведу. Пользуйся, дорогой Прохор Долотов.
Прохор птицей метнулся к окну, влип в стекло.
— Вроде не жереба.
— Жереба, — задумчиво сказал Кузьма, — дал бы только бог доглядеть. Лишь бы все обошлось благополучно. Жереба она у меня.
Прохор еще некоторое время стоял у окна.
— Что же ты на нее эту колотушку надел, надавишь спину, — пожурил он Кузьму. Да так сказал, вроде бы кобыла его собственность. — Сними с нее, Потап, энтот срам, надень, — Прохор носом сапога коснулся кавалерийского седла.
Потап проворно схватил седло, но Кузьма остановил его.
— Не дастся она тебе.
— Как это не дастся! — было возвысил голос Прохор.
— Да так и не дастся…
— Слово какое знаешь, так скажи? Не чужие.
— Скажу, когда время придет, — твердо пообещал Кузьма.
— Ладно, покажи крест?
Кузьма неторопливо расстегнул рубаху.
— Вижу, без обмана.
Прохор взял Кузьму за локоть, сдавил словно железными тисками. Заныла кость, и сразу онемели пальцы.
— Это седло кобыле тоже будет в самый раз. Пока езди. Не веришь? Пошли.
Кузьма с Прохором вышли во двор, кобыла сразу подошла и сунулась мордой Кузьме под руку. А у Прохора словно масло по лицу растеклось.
— Ишь ты какая. Да не буду я тебя обмерять, — успокоил он кобылу, и в голосе его впервые за все время послышалась ласковость. — Скинь-ка с нее эти доспехи, — попросил он Кузьму.
Кузьма расстегнул подпруги и снял седло. Кобыла была как ломоть доброго хлеба — длинная, сильная, с прекрасной крутой шеей и маленькой головкой.
— Я сам с нее сниму мерку, — сказал Кузьма. — Давай чем обмерять.
— Уже обмерил, снял выкройку, — любуясь кобылой, ответил Прохор. — Не веришь? — Он достал из кармана клеенчатый аршин с черными цифрами и полосками поперек и подал Кузьме. — Проверяй грудь — шестьдесят два.
Кузьма замерил.
— Точно — шестьдесят два, тютелька в тютельку.
— Ладно, — протянул Прохор руку за аршином, — давай.
Кузьма свернул в колесико клеенчатую ленточку и подал Прохору. Прохор спрятал аршин и обернулся.
— Седло, Потапка, неси!
Потап принес седло.
— Забирай, жалую. Потапу я почище сроблю, так, сынок? По теперешним временам добрый конь — сорок рублей, а седло мое сто двадцать. Можешь брать как задаток, при других обстоятельствах я бы его и за триста рублей не отдал, не отдал бы…
— Деньги любят счет, — сказал Кузьма и отсчитал сто двадцать рублей. — Все мы под богом ходим.
Прохор постоял, раздумывая, как же поступить в данном случае. Деньги взял, а червонец вернул.
— Это тебе задаток…
Правду говорят: одежда красит человека, а подкова — коня. Стоило Кузьме набросить седло на Арину, будто дорогой гребень воткнул в прическу, а подтянул подпругу — и вовсе картинка, а не конь.
Пока Прохор в ударе, сматываться надо, а то вон как глазищи опять разгораются. Кузьма поставил ногу в стремя, Потап открыл тесовые на кованых петлях ворота, и Арина — будто только и ждала этого момента — спружинила на задние ноги и выстрелила в проулок. Кузьма дал кобыле повод, и Арина сразу набрала ход, ветер туго хлестнул Кузьму в лицо. И он плыл, не чувствуя под собой лошади. Под ним ли седло? Кузьма проверил, рука его коснулась гладкой ласковой кожи. И пальцы его прозрели. Они видели точеные заклепы, серебряную вязь луки. Конь отбивал четкий