К спинке одной из карет прилеплен был золотой габсбургский орел. Значит, посол, граф Хотек, цел и невредим, а пострадал сам фон Аренсберг. Чтобы вернее оценить масштабы случившегося, Иван Дмитриевич прошел вдоль строя экипажей. За посольской каретой стояла простая черная коляска, при виде которой он ощутил невольный трепет: кучер был знаком, возил не кого-нибудь, а великого князя Петра Георгиевича, принца Ольденбургского. Это о многом говорило. Дав сердцу срок оттрепетать, Иван Дмитриевич решительно двинулся к подъезду. Вдруг невесть откуда вынырнул доверенный агент Константинов, пошел рядом, заполошно шепча:
— Я вас тут давно караулю, чтоб известны были, пошто званы…
— Сгинь, — сказал Иван Дмитриевич. — Без тебя знаю.
Константинов сгинул.
Крыльцо, прихожая, вестибюль, коридор — пространство без форм, без красок. Только запахи, от них никуда но денешься. Справа тянуло чем-то горелым. Ага, там кухня. Но и такое невинное наблюдение пока было лишним, Иван Дмитриевич шел на приглушенный звук голосов — быстро, глядя прямо перед собой. Ничего не знать, по сторонам не глазеть — так надежнее. Сперва нужно выработать угол зрения, иначе подробности замутят взгляд. Главное — угол зрения. Лишь дилетант пялится на все четыре стороны, считая это своим достоинством.
С отвратительным скрипом отворилась дверь, Иван Дмитриевич вошел в гостиную. Там было светло от эполет, пестро от мундирного шитья. У окна стоял граф Хотек, австрийский посол, успевший уже нацепить на грудь траурную розетку, принц Ольденбургский что-то говорил ему, а посол кивал с таким выражением, будто наперед знал все, о чем скажет великий князь. Офицеры и чиновники скромно подпирали стены. Мимо них прогуливались трое — герцог Мекленбург-Стрелецкий, министр юстиции граф Пален и градоначальник Трепов. Шувалова не было.
Иван Дмитриевич вошел осторожно, усилием воли пытаясь сделать свое грузное тело как можно более невесомым. Никто не обратил на него внимания. Он достал гребешок, расчесал баки. К сорока годам они заметно поселили, и седые волосы, утратив прежнюю мягкость, торчали и стороны, нарушали общий контур. Баки требовали постоянного ухода, но сбрить их Иван Дмитриевич уже не мог: толстые голые щеки потребовали бы иной мимики и, следовательно, иного тона отношений с начальством и подчиненными.
Наконец от группы жандармских офицеров отделился высокий, гибкий, матово-смуглый, похожий на восточного принца, если бы не глаза — они были того неуловимого не то зеленого, не то серого, не то желтоватого оттенка, который странно меняется в зависимости от времени суток, освещения и цвета обоев на стенах. Отрекомендовавшись ротмистром Певцовым, он спросил, знает ли господин Путилин, зачем его сюда пригласили. В самом вопросе было спокойное сознание превосходства жандарма над полицейским чином, и в ответ Иван Дмитриевич снисходительно повел плечом: разумеется, мол.
— Неужели, ротмистр, вы надеялись утаить от меня то, о чем уже судачат извозчики?
Выражение скорбной деловитости, с каким Певцов готовился объявить о случившемся, легко съехало с его лица, он прошел в спальню, через минуту выглянул оттуда и пальцем поманил к себе Ивана Дмитриевича. Слабое жужжание гостиной передвинулось за спину, сделалось почти неслышно. Прежде чем войти в спальню он позволил себе удовольствие оглянуться. Теперь все смотрели только на него. Лишь великий князь и герцог Мекленбург-Стрелецкий уже вдвоем втолковывали что-то Хотеку, у которого был такой вид, словно он давно знал, что военный атташе его императора будет убит в Петербурге, и даже предупреждал об этом, но ему не поверили.
Князь Людвиг фон Аренсберг лежал на кровати лицом в потолок. На потемневшем, с выкаченными глазами лице, на кадыкастой шее видны синеватые пятна, показывающие, что курносая со своей косой побывала здесь уже несколько часов назад. Черная, с благородной проседью, эспаньолка взлохмачена, редкие волосы на темени слиплись от высохшего пота. Жутко торчат скрюченные в последнем напряжении пальцы рук, сложенных на груди и связанных у запястий витым шнуром от оконной шторы. Правая, ближайшая к кровати штора обвисла без этого шнура, стыдливо заслоняя мертвое тело от бьющего с улицы апрельского утреннего света.
— Доктор уже был, — предупреждая вопрос Ивана Дмитриевича, шепнул Певцов.
Стоя рядом с графом Шуваловым, Иван Дмитриевич разглядывал убитого. Ночная рубашка измята, испещрена кровавыми пятнышками. Один рукав оторван: им связали ноги у щиколоток. Но и в таком положении князь, очевидно, продолжал сопротивляться, потому что выше колен ноги ему вдобавок стянули свернутой в жгут простыней.
— Господин Путилин, сколько времени понадобится вам, чтобы все осмотреть? — спросил Шувалов.
— Двух часов хватит.
— Это слишком долго. Принц Ольденбургский, герцог Мекленбург-Стрелецкий и граф Хотек пожелали увидеть место преступления. Не могу же я заставить их ждать еще два часа!
— Если не будут ничего трогать, пускай войдут, — предложил Иван Дмитриевич.
— Как вы не понимаете? — удивился Певцов. — Нельзя показывать им покойного в таком виде!
— Ни в коем случае, — поддержал его Шувалов.
— Сколько же времени вы отводите в мое распоряжение?
— Полчаса. Осмотр будете производить вместе с ротмистром Певцовым. Ему поручено расследование по линии корпуса жандармов. И прошу вас, господа, помните: дело колоссальной, европейской важности! Надеюсь, вы это понимаете. Сам государь повелел мне ежечасно докладывать ему новости следствия. Ежечасно!
Шувалов ушел, обещав прислать в спальню княжеского камердинера, о чем просил Иван Дмитриевич, и Певцов тут же с облегчением уселся в кресло.
— Давайте, — проговорил он, — распределим обязанности. Чтобы сократить путь, попробуем пройти его с двух противоположных концов.
— Как это? — не понял Иван Дмитриевич.
— Очень просто. Вы от очевидных фактов двинетесь к причине, а я пойду в обратном направлении, от вероятной причины — к фактам. Несомненно, убийство князя носит политический характер. Скажем, ситуация на Балканах может иметь к нему прямое касательство. Или деятельность наших эмигрантов…
Иван Дмитриевич встал на карачки и заглянул под кровать. Пол был залит керосином из опрокинутой настольной лампы. Вообще кругом царил невообразимый хаос: туалетный столик перевернут, на кровати уцелел только матрас, одеяла и подушки раскиданы по спальне. Одна подушка вспорота, все в пуху, какие-то стеклянные осколки хрустят под ногами. Князь отчаянно боролся за свою жизнь.
— Времени у нас немного, — продолжал Певцов. — Хотек сообщит в Вену, и через пару дней тамошние газеты с наслаждением раструбят на всю Европу, что в России иностранных дипломатов режут как курей.
— Уж во всяком случае этого они писать не будут, — раздраженно ответил Иван Дмитриевич, развязывая узел на простыне, чтобы освободить ноги мертвеца.
— Почему вы так думаете?
— Потому что его не зарезали, а задушили. — Иван Дмитриевич осторожно перевалил тело со спины на живот. — На нем ни царапины, одни