Сдерживая тошноту, спотыкаясь о корни деревьев, я бежала с ведром, в котором лежали огромные трусы и пострадавшая штора, к крану с водой, а в небе полыхали молнии, и предгрозовой ветер срывал с деревьев листья.
Несмотря на ранее утро, было жарко. Как человек, которому после всего случившегося нечего терять, я надела ситцевое платье в мерзкий цветочек и сиреневые босоножки. Бабушка осталась довольна.
Издалека я увидела мальчишек, которые толклись у шахматного стола. Лешка играл с кем-то из отдыхающих. Судя по напряженному силуэту, он проигрывал. Макс и Серега уставились на меня, явно не узнавая. Леша смотрел в шахматную доску. Уверенная, что выгляжу как урод-переросток из детского сада, я все-таки подошла к ним. Макс и Серега захихикали. Лешка уставился во все глаза.
— Чо, играете? — деланно непринужденно спросила я.
— Ага.
Лешка сделал короткую рокировку и снова уставился на меня. Я высунула язык и сделала гадкий реверанс.
— Тебе в платье очень красиво, — сказал Лешка. И по глазам было видно, что он не врал.
Бабушка, чувствуя себя неловко после той ночи, стала мягче и даже отпустила меня вечером на дискотеку. Одну!
Весь день я жила в предвкушении вечера и даже зевнула ладью во время послеобеденной шахматной партии, которая стала традицией. Пришлось согласиться на ничью.
И вот наступил вечер. Я в джинсах и полной амуниции из браслетов, розовых клипсов-ножниц, с огромной пластмассовой заколкой-крабом в волосах, спотыкаясь о корни дубов, бежала в сторону светящихся огоньков, откуда уже доносилась музыка. Бабушка осталась в домике.
Вначале играли какие-то быстрые песни, и все, включая меня, одинаково переминались с ноги на ногу. Мальчишки принарядились в новые майки с яркими рисунками. Леша сменил рубашку на унылую коричневую водолазку. Но все равно был самый симпатичный. Серега и Макс толклись в танце вокруг меня и отпускали какие-то идиотские шуточки. Типа, что я индеец тумбо-юмбо и прочее. Я не обращала на них внимания и все ждала, когда начнется медленный танец. И вот, наконец, когда на улице стало темно, хоть глаз выколи, заиграл медляк. «Кавалеры приглашают дам», — объявил ведущий. Я как приличная дама отошла к стеночке. Эти идиоты стали хихикать и толкать друг друга в бок. Но тут меня пригласил Лешка.
Зимний сад, зимний сад, белым пламенем объят, ему теперь не до весны-ы-ы… — ныл из динамиков Глызин.
Лешка держал меня за талию, я еле дотягивалась до его шеи, и эта песня казалась мне самой прекрасной песней в мире. Танцующих пар было всего три. Мы были как будто на театральной сцене. А из темных углов на нас смотрели завистливые глаза. Лешка прижал меня к себе сильнее, и я как-то машинально погладила его по спине. И тут раздался душераздирающий хохот. Я не обратила внимания, но хохот все усиливался. Казалось, человеку стало дурно.
Обернувшись, я увидела у стены бабушку, которая сидела на скамейке, опираясь на клюку, а рядом с ней тетю Зою, нашу соседку по столику. Теть Зоя показывала на нас с Лешкой пальцем и истерично хохотала. Бабушка сконфуженно пыталась ее успокоить. Это был позор!
— Ба!!! Ты же сказала, что не придешь!!!
— Да я не собиралась, а потом смотрю — темень такая, а тебя все нет. А тут еще тетя Зоя зашла. — Пошли, — говорит, — сходим, на внучку твою поглядим. Ночь, а ты ее отпустила неизвестно куда.
Бабушка сидит, вытянув вдоль кровати негнущуюся ногу в перекрученном носке.
— А зачем она так смеялась? Она что — дура??
— Ей показалось очень смешным, что ты такая маленькая, а кавалер у тебя такой большой.
— Она меня опозорила! Вы вместе меня опозорили! — говорю я и отворачиваюсь к стене.
Я вижу бугристую грязно-желтую краску и присохших мертвых комаров. Лампочка Ильича уныло освещает комнату. Бабушка, отбрасывая на стену зловещую черную тень, снимает свой огромный бюстгальтер и вешает на спинку кровати. Потом с противным шелестом стягивает с потрескавшихся пяток носки и начинает мазаться вонючим лечебным кремом. Я зажмуриваюсь от ненависти. Я не хочу быть старухой.
Мы собираемся на речку. Стараясь