Прошло немало времени. Холодком потянуло. Потускнело, а потом и вовсе исчезло солнце. Стал усиливаться ветер, зарябил вначале воду на закрытых плесах, потом настойчиво и грубо закачал камышовые метелки, почти обтрепывая их. Но Митька, разогретый в нелегких движениях по мелководью, не ощутил этого и продолжал острожить все еще нерестящихся щук. Он улавливал и рокот мотоциклетных моторов на берегу, и какие-то гудки, но не тревожился, хотя и знал, что это инспектора дефилируют на мототехнике вдоль озера, надеясь кого-нибудь захомутать. Но какой глупец выйдет из камышей, слыша их? Разве что по пьянке…
А ветер все усиливался и усиливался. Теперь он уже не качал, а с яростью лохматил тростники, валил их в разные стороны, вертел, окуная в забурлившую даже вблизи отмелей воду. По небу поплыли плотные и низкие тучи. Нерест, как по команде, оборвался – щуки ушли в глубину. «Все, кончать пора! – словно опомнился от налетного охмурения Митька. – Погода к дождю закручивает, а то и того хуже. Угадали, как всегда, прогнозисты пальцем в небо – сухо, ясно… Еще и проселок расквасит, набуксуешься. Ладно, гнать мысли попусту некогда, – одернул он сам себя, – перекантую рыбу к берегу – и на ондатровую хатку, спать. Плащ у меня надежный, ни дождь, ни ветер не пробьют, а там видно будет что к чему…»
Разделив добытую рыбу пополам, Митька перекинул через плечо веревку, привязанную за горловину мешка, и потянул мешок к берегу. Он заскользил за ним бесшумно, как надувная лодка, и, увязая сапогами в илистом дне, Митька тащил добычу по длинным извилистым протокам, чувствуя и въедливую боль в плечах от веревки, и неприятную испарину на спине, хотя легкую его куртку и прошивал насквозь напористый ветер. «Пожалуй, лишку наколотил, – подумал он мимолетно. – Да разве устоишь против такой везухи».
Над камышами запорхали редкие снежинки, похожие на птичий пух, быстро таяли в воздухе, не долетев до воды. Затемнел окоем от поднимавшихся из-за горизонта густых туч, и Митька встревожился, поняв, что погода резко меняется. «И откуда что взялось?! Светло, тепло – и на тебе – зима возвращается. На таком ветру, да со снегом, быстро закостенею. И одежды теплой не взял, рассчитывая не париться, лазая по камышам, и укрытия нет подходящего…»
Остановившись у плотного камышового залома вблизи берега, Митька освободился от веревки и выпрямился. На опушке берегового леса он заметил желтый милицейский уазик и поневоле пригнулся, хотя и понимал, что увидеть его даже в бинокль трудно.
– Стоят, караулят, волкодавы, – вслух произнес Митька, – ну-ну – ждите с моря погоды, авось и выгорит кого-нибудь засупонить. – Он усмехнулся, нырнув назад, в сухостой зарослей, и в этот момент ему в грудь ударил такой силы ветер, что Митька едва устоял, припав к куртине камыша. Замелькали перед ним хлопья снега, жестко хлеща по лицу, холод загулял по телу. «Вот тебе и весна-красна! – метнулась у него злая мысль. – Не зря рыба шла на нерест валом – чувствовала, видно, этот шальной разворот погоды, торопилась… Чему удивляться – Сибирь-матушка…» Боясь потерять ориентировку в дикой пляске налетного снега, он побежал, широко разбрызгивая сапогами помутневшую воду и придерживаясь в низком наклоне плотных стенок старого камыша, ослабляющих удары тугого ветра. Протока, разворот, плес, снова протока… Гнулся и гнулся в беге Митька, подставляя снежным ударам, налетавшим с разных сторон, то левый бок, то правый, то грудь, тупо чувствуя, как медленно коченеет все напрягшееся тело.
«Ничего, выдюжу! – теплился он надеждой на крепкое здоровье. – Только бы не плутануть, выйти к ондатровой хатке. Там натяну плащ – и не так будет дубарно. – И тут же мелькнуло: – А лучше бы – бросить все и к машине выбираться, не зарабатывать чахотку в таком надрыве – холод-то идет собачий! – Но эти здравые мысли сразу отверглись каким-то внутренним протестом. – Весь день колотился, и все прахом?! Ну нет, не брошу гнить столько рыбы, как-нибудь перемогу эту напасть…»
Вода стала глубже, и Митька пошел шагом, хватая открытым ртом холодный воздух вместе с броским снегом. «Передохнуть бы, – наплывали у него обметные мысли, – да попробуй присядь даже на корточки – вода сразу подопрет под зад, а замочить причинное место и вовсе рискованно. В машину бы сейчас да включить печку! – вновь запросило тепла его тело, и вновь погасились эти мысли. – На берег сейчас и без рыбы не сунешься – заловят и начнется: кто да что, да откуда и зачем. Еще и машину станут искать в лесу, а кто ищет – тот всегда найдет – не отвертишься…»
А снег повалил гуще, нагнал на воду «сало», выбелил камыши, занавесил все доступное взгляду пространство, смазывая ориентиры.
«Только не метать икру! Только спокойно держаться! – утешал сам себя Митька. – Иначе дойдешь до точки и ляжешь под этим снегом где-нибудь в камышах». – Он даже головой встряхнул, прогоняя жуткие мысли, и в один мах смел ладонью мягкий налет снега, протирая глаза. И почти сразу же в белом мельтешении обозначилась емкая шапка ондатровой хатки, и словно теплой волной обнесло Митьку. Откуда силы прибавилось – в напор кинулся он к заветному месту и, отряхнув от снега плащ, натянул его, закрыв голову капюшоном. Сразу же потеплело, и вроде буря не так рьяно стала кидаться на него. «Рассиживаться не буду, – едва передохнув несколько минут, решил Митька. – Да и хатка теперь мокрая. Потяну вторую поноску, а там видно будет. Может, этот циклон и закончится скоро…» Он так же, как и в первый раз, накинул на грудь веревку и, опираясь на острогу, поволок к берегу второй мешок.
Снег бил теперь в спину, и Митьке казалось, что шальной ветер задирает на нем не только плащ с курткой, но и кожу, обнажая позвоночник. Мокрые руки начали стынуть до бесчувственности, и он останавливался, грел их дыханием, но мешок не бросал, волоча его дальше и дальше к захоронке с первой поноской. «Нажадничал, – гнул себя Митька уже тяжкими мыслями, пытаясь притушить болезненное ощущение холода, – теперь надрывайся и гноби себя в этой стылой зыби. Надеялся, что тучи быстро пронесет ветром, а непогода все сильнее и сильнее напирает и, скорее всего, за сутки не уймется. Бросать надо мешок да прятаться в сухие камыши, где погуще. Есть же такие вблизи берега, есть! Но до берега еще ого-го…»
Деревенели от напряжения ноги, и вода казалась Митьке плотной, как расплавленный металл, а сапоги – пудовыми, но рыбу он все же дотянул до приметного места и сквозь снежные завихрения